Его большой день - [37]

Увидев мост, Хорват остановился и долго стоял как вкопанный.

— Да, мост уже не перейти, — сказал он вслух, хотя был совершенно один.

На краю моста он увидел двоих. Один был в черной униформе. Гардист[11]. Путь через мост был для Хорвата закрыт.

Опомнившись от неожиданности, Хорват повернулся и быстрым шагом пошел против течения Вага. Прямо перед ним в лучах солнца блестели железные крыши тур янской деревообделочной фабрики, где он уже давно работал. Но с сегодняшнего дня он уже не встанет на свое рабочее место. Ведь там его сразу же схватят. Да, надо во что бы то ни стало попасть на другую сторону Вага. Любой ценой!

Когда он смотрел на турянскую фабрику, разные чувства овладевали им. С одной стороны, он был рад, что больше не будет работать на этот сброд, с другой стороны, жалел, что оставил там товарищей, которые были с ним заодно. «Послушайте, друзья! Я о вас не забуду, не бойтесь, дам вам знать! И тогда мы вместе прогоним этих «сверхчеловеков», снова вернемся на фабрику, и она станет только нашей. Вот когда мы начнем трудиться по-настоящему!»

Но что он стоит здесь? Ведь времени для размышлений нет. Надо переправиться через Ваг, поближе к горам, пока не поздно!

Выше моста река круто сворачивала. В этих местах она текла быстрее, но была мельче.

Хорват решил перейти реку вброд именно здесь.

Вода была теплая. Он не хотел терять времени, поэтому не стал раздеваться, только разулся, связал шнурки и перебросил ботинки через плечо. А одежда по дороге высохнет.

Течение сбивало его с ног, босые ноги скользили по гладким камням, он всеми силами старался удерживать равновесие, чтобы его не унесло. Выйдя на берег, Хорват кинулся по вербняку к шоссе, перебежал дорогу и очутился в густой березовой роще. Здесь он был уже в полной безопасности. Теперь его путь — в глубь старых лесов, в горы, которые, возможно, надолго станут для него родным домом…

Чем дольше он шел, тем привольнее ему становилось. Он нежно поглаживал пестрые стволы березок и вздыхал про себя: «До чего же хороши наши леса!» Потом, сам того не замечая, стал насвистывать какую-то песенку. Важно было лишь одно: он вырвался из рук врагов. Целым и невредимым.

В канавах и рытвинах на крутых склонах Сухого Верха давно исчез снег. В этих местах снег обычно держится почти до половины лета. Но сейчас на косогорах, где растет горная сосна, уже расцвели темно-голубые подснежники, цветы которых так прекрасны, как небо ранним утром. Раскрылись и мохнатые, мясистые листья анемонов.

У подножья Сухого Верха и Магуры течет мелкий, но быстрый ручеек. Стекая в долину, он весело журчит… В этом уголке всегда затишье. Сюда не долетают порывы колючего северного ветра, потому что с северной стороны возвышается каменная громада Сухого Верха. Только зимой с горы спускается снежная лавина и засыпает колибу[12] Брнчалы. Но тогда колиба уже пуста, потому что с наступлением первых признаков зимы бача[13] Брнчала и подпасок спускаются с отарой овец в село…

Сейчас, в разгаре лета, здесь очень оживленно. Овцы пасутся на поросших травой склонах, звенят колокольчики на шеях баранов, а лохматый Бундаш бегает вокруг отары, лает на овец и, если они не слушаются, мягко хватает их зубами за тонкие ноги.

Бача Брнчала как раз отцеживал сыр. Закончив работу, он повесил котел на перекладину над очагом и подбросил в огонь несколько смолистых поленьев.

Сегодня Брнчала не в духе. Глаза его из-под густых бровей так и мечут молнии. Утром его помощник Матуш нашел над овчарней наполовину сожранную овцу-ярку.

— Наверное, медведь забрел, — вслух рассуждал Матуш. — Лиса бы не осмелилась, да и Бундаш не дал бы ей спуску…

— Шел бы, медведище, своей дорогой! — громовым голосом закричал Брнчала. — А не то несдобровать ему, как позапрошлой осенью.

Да, Брнчала мог похвастаться своей силой. Высокий и широкий в плечах, он немного сутулился, и суровая жизнь оставила следы на его лице.

Пастух Матуш поддакивал баче. Не дай бог, если тот разгневается. Ударит, а потом долго будешь ходить сам не свой.

— Конечно, лучше медведю сюда не соваться, назад в берлогу он не попадет! — засмеялся Матуш.

Брнчала выпятил грудь, как борец на ринге, и закричал в сторону отвесных склонов Сухого Верха:

— Если жизнь тебе дорога, медведище, сюда не суйся!..

Эхо с грохотом повторило: «Не суй-ся-а-а!..»

Потом все затихло. Но ненадолго. Откуда-то снизу послышалось слабое:

— Го-го-гооо!

Матуш удивленно посмотрел на бачу. Бача — на Матуша. Потом процедил сквозь зубы:

— Это не эхо, черт возьми! Голову даю на отсечение.

— И верно, — подтвердил Матуш.

— Так что же это такое?

— Человек.

— Человек?

— Выходит, надо ждать гостей, — с уверенностью сказал пастух.

Только Матуш закончил доить, как внизу на полянке показался человек. Брнчала с пастухом уставились на пришедшего.

— Кого это на ночь глядя черти несут? — заворчал бача. Он не любил, когда к нему приходили чужие люди. Среди них попадались такие, что всюду совали нос, брезгливо отщипывали пальцами кусочки сыра и без конца пили жинчицу[14], черпая из котла деревянной ложкой. Поэтому и на незнакомца, который быстрыми шагами направлялся к ним, Брнчала смотрел искоса…