Египтянка - [10]
В сознание ворвался шелест платьев и звуки менуэта, чарующие своей отдаленностью от мирской суеты; а еще сотни горящих свечей, заменяющих люстры, чуть покачивающих свое пламя от легких дуновений ветерка, проникающего в раскрытые настежь окна, и оживляющие отблесками огромные гобелены со сценами охоты и обнаженными пастушками, робко целующимися с такими же обнаженными пастушками. На душе стало так легко и спокойно, что не хотелось даже открывать глаза, не говоря уже о том, чтоб выйти из комнаты и умыться. Катя нащупала плед, свернутый в ногах, укрылась им и подсунула руку под голову. Лежать было не очень удобно, зато все ее существо ощущало такой покой, что ради него она могла и пожертвовать всякими мелкими физическими неудобствами.
…А, может, все-таки правда, что умерев, можно родиться вновь другим человеком? Ведь никто не знает, как оно бывает потом… вдруг я не придумала этот бал, а это моя прошлая жизнь? Неужели я б могла придумать, например, этот гобелен на стене? Наверное, я его видела… значит, все не так страшно… Она плотнее укуталась в плед, спрятавшись в него с головой. Сразу стало душно, зато в убежище не проникал ни один лучик света, ни один звук жестокого безразличного мира. Кромешная тьма, окружавшая ее, не пугала – скорее, наоборот, она ласково укрывала, пряча в своем жарком чреве, и только там фантазия могла родить другую жизнь (будущую или прошлую, не принципиально – лишь бы она была другой).
Катя включила рычаги воображения, вспоминая все прочитанные книжки, от волшебных сказок до любовных романов. Она верила, что из этого нагромождения сюжетов и образов непременно должно выкристаллизоваться нечто, отвечающее ее желаниям и настроению. Даже если в конечном итоге, все это окажется неправдой, то хоть ночью она сможет отдыхать от безрадостного, тоскливого настоящего.
Однако тьма почему-то не рассеивалась, рождая изображение, а становилась все гуще и плотнее. Зато у тьмы появился собственный голос…
… – Мама, поговори со мной.
– Хетти, мне надо делать еду. Угли в печи уже прогорели.
– Мама, но сейчас вы все уйдете, и я опять останусь одна. Неужели ты не можешь поговорить?
– Хорошо, только пойдем со мной. Ты будешь сидеть рядом, пока я сделаю лепешки.
Хетти легко поднялась с деревянного помоста, на котором сидела. Коснулась рукой кровати, чтоб проверить, правильно ли она сориентировалась в пространстве комнаты, и уверенно пошла по земляному полу, опустив руки. Она знала здесь каждый уголок; знала, сколько шагов до ящика с одеждой, до шершавой стены, сложенной из теплых глиняных кирпичей, до двери, ведущей в самую большую комнату, за границей которой начинался незнакомый мир с гладкими камнями мостовой и шумом улицы. Там она не была никогда, зато если пройти еще девять шагов, то попадешь в дверь на кухню, где стоит печь. До нее ей запрещено дотрагиваться, но Хетти чувствовала жар, излучаемый ею.
Она услышала шипение; значит, мать опустила первую лепешку в узкое вертикальное отверстие, и тесто соприкоснулось с горячими стенками. По кухне разнесся аппетитный аромат лепешек. Хетти опустилась на помост, прикрытый жесткой циновкой, точно такой же, как и в ее маленькой комнатке.
– Расскажи мне что-нибудь, мама, – сказала она, усаживаясь поудобнее и поджимая под себя ноги.
– О чем я могу тебе рассказать? Попроси лучше отца. Он многое видел. Он даже добирался до Семны, за которой начинается Страна Песка и Камня; где в Красной Земле живут дикие нубийцы…
– Я знаю, мама, – перебила Хетти, – но я хочу слышать твой голос. Расскажи мне про Буто.
– Опять? Я рассказываю тебе это каждый день.
– Да, но я никогда не видела Буто. Ты каждый день ходишь по его улицам, и тебе не надоедает. Так и мне не надоедает слушать о нем.
– Хорошо. Буто – это город, в котором мы живем. Это очень большой город. Здесь живет даже Владыка Двух Земель. Здесь несколько десятков домов, похожих на наш, и дворец, в котором живет Владыка. Дворец сделан из камня, который привезли на кораблях из Красной Земли. Окружают город болота, но когда Нил разливается и подходит совсем близко к городу…
– А какой он, Нил?
– Он голубой. А когда разливается, становится почти черным и мутным.
– Голубой… а какой голубой?
– Ну, просто голубой… – ответила мать растерянно.
– Извини, но ты плохо рассказываешь. Я не вижу Нила.
– Как ты можешь видеть его, если ты не видишь ничего? – мать начинала раздражаться, как, впрочем, бывало почти всегда, – если б у тебя были нормальные глаза…
– Мама, – перебила Хетти, – почему-то, когда ты рассказываешь про богов, я их вижу – и Амона, и богиню Хатхор. Она ведь такая же, как я, да? У Хатхор такие же тонкие руки, и волосы забраны в пучок, – она провела рукой по своей прическе, – и ходит она в таком же платье, да?
– Я не знаю, – ответила мать недовольно, – я не вижу богов. Я знаю, что такое Голубой Нил, а богов я не вижу.
Обе замолчали. Хетти слышала, как мать что-то двигает, как падает в миску очередная лепешка.
– Мама, расскажи мне лучше про богов. Расскажи, как они сотворили мир.
Мать снова вздохнула. Хетти показалось, что она специально сделала это слишком громко, чтоб дочь поняла, как ей надоело рассказывать одно и то же, но Хетти сделала вид, что ничего не поняла. У нее и так оставалось не слишком много времени, чтоб слышать чей-нибудь голос, ведь скоро все уедут в какой-то непонятной «лодке», чтоб наловить рыбы на завтрашний день, и долго-долго их не будет. Хорошо, если придет кошка Миу. Тогда можно будет гладить ее мягкую шерсть и слушать, как уютно она урчит, подставляя под руку свою голову. А если кошка не придет?.. Тогда останется только снова взять систру и извлекать из нее звуки, ласкающие слух, но это не будут слова, которые так интересно слушать. Так какое значение могло иметь то, что матери надоело рассказывать, как Атум создал бога Шу и богиню Тефнут, а потом…
