Египтянин. Путь воина - [9]

Дверь открыл Ипи, один из учеников зодчего и его правая рука. Ренси поразился необыкновенной бледности его лица и тусклым взором обычно живых блестящих глаз.

— Что случилось, Ипи? О чём слёзы? — с тревогой спросил у него Ренси.

— Зодчий Анху в безнадёжном положении. Давно не встаёт с постели, ничего не ест и почти не пьёт, — печально ответил тот, впуская ваятеля в дом.

— Он болен?

— Несчастный случай. Плохо установленное перекрытие в одном из залов храма обрушилось как раз в тот момент, когда зодчий осматривал этот зал. У него переломаны рёбра, кости обеих ног… Чудо ещё, что остался жив!

Зодчий лежал, закутанный полотняными покрывалами, точно спелёнутая мумия; лицо высохло и потемнело, глаза, обведённые синими кругами, страшно ввалились. Однако при виде Ренси в них затеплилась радость.

— Ренси! Я слышал, что тебя позвали на храмовые работы, — произнёс Анху неузнаваемым, каким-то свистящим голосом. — Это меня обрадовало… Было бы печально потерять такого ваятеля, как ты…

Ренси смущённо опустил глаза, словно слышал похвалу из уст зодчего в первый раз.

— Поскольку ты в Саисе, — с трудом переведя дыхание, продолжил Анху, — это означает, что тебя снова наняли. Любопытно, кто?

— Фараон Тахарка, — ответил Ренси и торопливо прибавил: — Вернее, его сестра, госпожа Шепенупет.

— Что же ты намерен изваять для его величества, да будет он жив, невредим, здоров?

— «… И вошли они в свою плоть из всякого дерева, всякого камня, всякой глины и обернулись ими», — в ответ Ренси процитировал строки из знаменитого мемфисского трактата.

— Нет ни единого сомнения, что твои статуи «двойников» будут великолепны, — отозвался зодчий, заранее похвалив молодого ваятеля. — Сочетание жизненного правдоподобия с обобщённым благообразием присуще всем твоим творениям.

— Но я не намерен ограничиваться готовыми образцами и общепринятыми канонами, — в голосе Ренси теперь звучало упрямство. — Я буду ваять в той манере, которую, как и прежде, считаю единственно верной. Если уж «двойник» отождествляется с оригиналом, то он должен непременно походить на него. К сожалению, мне не удалось увидеть фараона своими глазами, но я постараюсь с наибольшей точностью изобразить лишь ему одному присущие черты, тщательно изучив его портреты.

— Жрецы полагают, что можно довольствоваться более условными изображениями, — возразил Анху, и в его глазах появилась лукавая искорка. Он точно поддразнивал Ренси.

Но тот серьёзно воспринял его замечание.

— Надеюсь, что на этот раз жрецы не будут вмешиваться в моё дело. Им и самим предстоит немало работы. Многие храмы страны серьёзно пострадали во время ассирийского нашествия.

— Должен разочаровать тебя, Ренси, — со вздохом проговорил зодчий. — Никогда прежде жречество не боролось за возврат к древним образцам так рьяно и беспощадно, как ныне. Многие из священнослужителей, близких ко двору, ратуют за возрождение идеального портрета.

— А разве нельзя положиться на его величество? Разве не он пожелал, чтобы я участвовал в украшении его поминального храма? — настаивал Ренси.

— На него можно положиться, если только ты, мой упрямый Ренси, не будешь излишне одухотворять свои статуи. Фараон, безусловно, весьма образованный человек, но вместе с тем он слишком подвержен влиянию жрецов. У него обострённое чувство связи с прошлым: именно поэтому он сопротивляется ассирийскому владычеству и стремится вернуть Та Кемет независимость и былое величие. Древние жреческие учения, как и культы древних могущественных царей, у него в особом почёте. К тому же, за соблюдением традиций строго следит его сестра, у которой ты теперь в личном подчинении.

— Учитель, ты должен беречь силы, — вмешался в разговор Ипи, при этом выразительно посмотрев на Ренси.

Тот понял, что пора уходить.

Зодчий Анху скончался поздним вечером на следующий день. Перед тем, как оставить мир земной и уйти в Аменти, он успел попрощаться с Ренси.

— Ренси, ты знаешь, я любил тебя как сына, одарённого, хотя упрямого и непокорного. Я хочу завещать тебе то, что обогатит тебя необходимыми знаниями, что, возможно, убережёт тебя от ошибок. Это переписанные мною на папирус надписи из заупокойного храма Аменхотепа Третьего, называемого также Мемнонием. В этих надписях содержится опыт талантливейших мастеров: зодчих Инени и Сенмута, архитектора Майа, скульптора Тутмоса, создавшего удивительные портреты Нефертити…

— Буду хранить этот папирус как самое дорогое сокровище, — пообещал Ренси и прижал к груди свёрнутый в трубочку лист.

На измученном лице зодчего он уловил тень улыбки и отвернулся, глотая слёзы.

— Ренси, он хочет, чтобы ты подошёл поближе, — сказал один из сыновей зодчего.

Молодой ваятель приблизился к умирающему наставнику, склонился.

— Будь осторожнее, мой мальчик, — прошептал тот ему на ухо. — Твоя привязанность к дочери Тахарки может обернуться для тебя большой бедой. Слухи в Саисе расходятся быстро, и я хочу тебя предупредить. Ты должен знать, что при дворе номарха многие недолюбливают тебя: кто из зависти к твоему таланту, кто из-за твоего строптивого нрава. Но самый опасный твой враг — Нехо. Берегись его, Ренси. Он злопамятен и мстителен… А о Мерет постарайся забыть: вам всё равно не быть вместе…