Египтянин. Путь воина - [15]

Предчувствуя недоброе, Ренси покрепче упёрся ногами в пол и наклонил голову, чтобы встретить самый бурный взрыв ярости Нехо. Предчувствие не обмануло его.

— Укажи мне в этом идоле хоть какой-то признак божественности! — начал кричать Нехо, багровый от возмущения и гнева. — В том, что ты изваял, я вижу не что иное, как стремление выделиться и удовлетворить собственное тщеславие. Только ты забыл, что египетский храм — это не дом какого-нибудь развращённого греческого вельможи; в жилище бога люди должны молиться и размышлять о вечности, а не глядеть на бесстыдные статуи!

— Позволь напомнить, что из нас двоих только один ваятель, и этот ваятель — я, — стараясь сохранять спокойствие, отозвался Ренси. — Ты не вправе поучать меня.

— А ты не забывай, с кем говоришь! — Нехо угрожающе двинулся на Ренси. — И неужели ты думаешь, что никто не догадался, кого ты здесь изобразил? Предупреждаю, если ты видел её обнажённой, ты пожалеешь о том, что твоя мать произвела тебя на свет!

— Клянусь Маат — защитницей правды, что твои подозрения беспочвенны, — попытался объясниться Ренси.

— Да? — недоверчиво сощурил на него глаза Нехо. — Тогда как ты узнал, что у неё прекрасная грудь и восхитительные ямочки ниже спины?

— Ты забываешь, что я — ваятель, — ответил Ренси, во второй раз с гордостью указав своё ремесло. А сам подумал с затаённой ревностью: откуда номарху известны столь интимные части тела его племянницы?

Нехо так и передёрнуло от злости.

— Неужели ты вправду вообразил себя непревзойдённым мастером? Решил, что во всей Та Кемет не найти подобного тебе?! Но можешь поверить моему слову: я больше не позволю какому-то ремесленнику общаться на короткой ноге с дочерью фараона!

Глядя в искажённое от гнева лицо номарха, Ренси понял, что отвечать ему нет никакого смысла.

— Если один из нас ваятель, то только другому дано решать, что делать с изваянием! — вскричал Нехо и, повернувшись к столпившимся в мастерской жрецам, сделал повелительный жест рукой.

Служители богини Нейт будто только и ждали этого знака: вооружённые молотами на длинных палках, они кинулись к изваянию, точно стая коршунов на лебедя. Когда от статуи откололи голову, и она со стуком упала на пол, у Ренси было такое чувство, словно это упало его сердце.

Он хотел броситься в толпу, но вместо этого стоял не двигаясь, в каком-то неодолимом оцепенении. Он тяжело дышал, ноздри у него трепетали. Сжав кулаки в бессильной ярости, он только прошептал:

— Мерзавцы, мерзавцы!..

А жрецы, окружив статую, продолжали отрубывать от неё кусок за куском. Удары смешивались с проклятиями в сторону мастера-богохульника и каким-то сладострастным смехом: точно варварский процесс уничтожения чудесного творения вызывал у этих людей некое возбуждение.

Ренси, прикованный к месту, будто в страшном и нелепом сне, смотрел, как разрушается его лучшее создание. Быть может, самое прекрасное за всю его жизнь…

Конечно, он мог изваять статую Нейт вдвое быстрей, если бы следовал канонам. Но он потратил отнявшие у него столько энергии недели, ибо хотел, чтобы эта работа на века запечатлела образ Мерет, её красоту и его любовь к ней. То, что случилось с его творением, Ренси воспринимал как непоправимую потерю.

В какой-то миг он почти кожей ощутил пронизывающий его взгляд и повернул голову. Долгие минуты, будто целую вечность, противники стояли, впившись друг в друга глазами. Потом Нехо, вдоволь насладившись своим триумфом, как всегда величаво-надменный, вскинул голову и вышел из мастерской.

Волны сильнейшего потрясения охватывали Ренси, пока он, спотыкаясь и едва угадывая дорогу, брёл по улицам Саиса. Самое страшное унижение для каждого уважающего себя скульптора — быть свидетелем того, как уничтожают его любимое творение. Он говорил себе, что не останется в Саисском дворце и что больше не возьмёт в руки наполненную краской кисть, чтобы закончить заказ номарха. И ещё он точно знал, что не простит Нехо за нанесённое ему бесчестие.

10

Ренси вернулся в свою комнату и быстро собрал вещи. Он думал о том, что Саис так и не принял его, что для всех он остался здесь чужаком, и решил возвращаться домой, в родной Танис, где жила его мать. Но, как и прежде, медлил: в нём жила надежда снова увидеться с Мерет.

Он сказал об этом Депету, и тот с неожиданной для Ренси готовностью предложил ему свой кров:

— Живи у меня, сколько хочешь.

— Я не хочу стеснять тебя, к тому же, мне привычнее жить одному, — сдерживая радость, скромно отозвался Ренси. — Полагаю, тебе тоже. Как только я найду подходящее жильё, избавлю тебя от своего присутствия.

Депет пропустил его слова мимо ушей.

— Вода на очаге уже закипела. Может, ты вымоешься, — это тебя освежит. А я тем временем приготовлю нам поесть.

Депет наполнил горячей водой длинный овальный ушат. Ренси разделся, кинув свою набедренную повязку прямо на пол, опустился в воду и со вздохом облегчения вытянул ноги. Он мылся долго и с удовольствием, тщательно выпаривая известняковую пыль из всех пор. Затем, взбив мыльные стружки до появления пены, сбрил щетину и удалил волосы под мышками и на лобке. Депет же помог ему обрить голову.