Египетские сны - [8]

В нашей компании подобрался творческий «люд». Было даже несколько гениев. Самый из них выдающийся, держался в тени, на заднем сидении. Но дух его царил над всеми. Тот, кто хотел быть услышанным, норовил обернуться, рискуя свернуть себе шею.

В группе я был самый старый.

«Все на месте?» – спросила женщина-гид. «Все!» – ответили все. Мы поехали.

Я положил на колени схему города: по военной привычке, не определившись на карте, чувствовал себя неуютно. Вообще говоря, это следует делать, у ветрового стекла. В средине салона, где я сидел, ориентироваться было не просто, но оставался спортивный азарт. А достопримечательности, на которые обращала наше внимание гид, служили ориентирами.

По бульвару «Сады Сассекса» мы проехали с километр на север до пересечения с «Эдьжвар Роуд» (Edgware Road). Второе слово означало, конечно, «дорогу». Но первое – переводить не берусь: смысл его – не в словаре, а в истории. «Дорога», на которую мы повернули, была светленькой улицей с разнотипными пяти и шестиэтажными зданиями. Она тянулась до «Мраморной арки» Гайд Парка, облаком выплывшего из сырой кисеи дождя. Арку, воздвигнутую в честь побед над Наполеоном у входа в королевский дворец, позже перенесли сюда – в знаменитый «ораторский угол» парка, где каждый, способный связать пару слов, может это продемонстрировать.

За «Мраморной аркой» «Эдьжвар Роуд» «перетекла» в «Оксфорд Стрит» (Oxford Sireet), – мы ехали на восток по самой торговой улице Лондона. Справа и слева выстроились дома, похожие на торты светло серого (с жёлтым оттенком) цвета. Несмотря на ненастье, улица казалась веселенькой. Архитекторы объяснили: секрет – в штукатурке. В погожие дни она «аккумулировала» в себе свет, а в пасмурные – излучала. Мы проехали еще полтора километра до «Оксфорд Сэркэс». «Circus» по-английски – кольцо, а, по существу, – перекресток, где сходится несколько улиц. «Оксфорд Сэркэс» под прямым углом пересекали две улицы. Мы повернули вправо на «Риджинт Стрит» (Regent Street) – на «Улицу Регента» (некоторые властители Англии, не имея высшего титула, правили многие годы в качестве регентов при недееспособных особах королевской семьи).

По мере приближения к центру, архитектурно-кондитерский ландшафт становился все более приторным.

Риджнт Стрит плавно поворачивала влево – мы приближались к скандально-известной «Пиккадилли Сэркэс». Тут билось сердце «Вест-Энда» – района, как элегантно выражаются путеводители, «с интенсивной ночной жизнью». В центре площади высилась статуя «ангела христианской любви к ближнему».

Прохожих в тот час и в такую погоду было немного. И все они торопились куда-то, не глядя по сторонам. Я был раздосадован: вот уже – центр Лондона, а мы, уставившись в окна, как в телеэкраны, даже не чувствуем этого.

Немецкий философ (созерцатель и волюнтарист) Артур Шопенгауэр находил, что история – не что иное, как нескончаемый путаный сон. Как только автобус тронулся с места, «сон» обрел музыку, которая то накатывала теплой волной, то отступала. Слышалось вступление к «Хованщине» – «Рассвет над Москвою рекой» Модеста Мусоргского. На восходе алели опрокинутые в сонные воды башни кремля, а во рту – вкус малинового варенья. Когда-то эту чудную музыку давали по радио в шесть утра, как молитву. Она отрывала меня от детского сна и гнала «за тридевять земель» в школу. О, как я ненавидел «Рассвет», связанный с насилием пробуждения! Сейчас эти звуки свидетельствовали: я – все еще «на том берегу», а за окошками – всего лишь заштрихованные дождем «съемочные павильоны» с роскошным, в натуральную величину, макетом Лондона.

Случилось то, чего я боялся. В «Пиккадилли Сэркэс» вливалось множество «улиц-речушек». Сделав сложный маневр, автобус въехал в одну из них и покатил неизвестно куда. А я потерял «нить маршрута». Один поворот следовал за другим, и вот зашумели над нами полупрозрачные кроны. Сквозь них кое-где проглядывали старинные здания. Гид объявила: «Букингемский дворец! Выходим! Стоянка пятнадцать минут. Не опаздывать!»

3.

Шел дождь. Вылезать не хотелось. Однако, – пришлось. Потянулся, хрустя больными суставами (дар уссурийских болот). Поискал глазами пушистика. Сегодня мы виделись у турникетов подземки. Но мне его уже не хватало. Значит, скоро появится. Спеша убедиться, нагнулся и, заглянув под автобус, увидел два блюдца зрачков и свисающий до брусчатки язык. «Привет!» – сказал я. Хухр отозвался: «Пвивет!»

На уличном транспорте он любил ездить снизу, «приклеившись» к раме, или сверху, развалившись на крыше. Я повторил слова гида: «Выходим. Стоянка пятнадцать минут. Не опаздывать». Он «отклеился», вылез, потянулся, хрустя суставами (из любви к лицедейству).

Архитекторы раскрыли зонты и цепочкой потянулись за гидом. Меня окликнули, посоветовали оставить в покое «собаку» и догонять группу. Я (старый ворчун) плелся сзади, проклиная погоду.

Остановились перед чугунной оградой, с позолоченным верхом. Здесь уже было несколько туристических групп. Массивные каменные столбы венчали старинные канделябры на пять фонарей. Я решил, нас сюда привели ради этих чудесных ворот, украшенных золотыми гербами. За оградою мокло неприютное здание в три этажа. Детали, на сером фоне, едва просматривались. Я различил три греческих портика: по бокам два узких (ложных), в центре – широкий – с колоннами. На втором этаже – балюстрада балкона.