Египетские сны - [13]

Если не считать коротких и случайных вылазок, меня до сих пор еще не было в Лондоне. Только на перроне Паддингтон-кольцевой я оказался с ним (с Лондоном) один на один и сообразил: ему все равно, живешь ты здесь много лет, или только что объявился. Он в упор тебя не заметит. Нет у него такого микроскопа, чтобы тебя разглядеть. Так что радуйся, ты – свободен и почти бесконтролен. И единственным родным домом твоим остается фантазия. Теперь он включает в себя и Гостиницу «Аександра», и «Докланд» у «Канарских верфей», и все, что ты видел сквозь дождь за окном автобуса, и, наконец, эту станцию – «Паддинктон-кольцевую».

Из внутренней «музыкальной шкатулки» выходили звуки, когда-то впервые услышанные в предгорьях Сихоте-Алиня.

Шли учения. Я вел колонну. Был ливень. Группа катила таежной дорогой, превратившейся в месиво. Нас кидало из стороны в сторону. А для, полного счастья, в последней кабине сидел посредник. У меня были рация, для докладов старших машин и приемник (для штабных сообщений). В динамике трещали помехи. Внезапно… все смолкло, и сквозь тишину «просочилось» немыслимое. Из штормового эфира, как будто, слышался плачь. Плакало небо. Рыдала душа человека. Было похоже, что кто-то подслушал мой собственный стон! Запись, кажется, шла из Японии, но не это меня волновало. Первое, что я подумал: такое не мог сочинить человек. Я чувствовал неземную тоску и неземное блаженство. Музыка охватила меня, как горячечный жар. И когда, наконец, ее заглушили помехи, в первый момент показалось: нечем дышать.

А потом случилась беда: аппаратный фургон, съехав юзом, лег на склон сопки. Никто, слава богу, не пострадал, но для шкафов, начиненных радиолампами, это быа почти катастрофа. Машину мы, конечно, подняли и продолжили путь. Но посредник успел доложить руководству: «В результате аварии, станция вышла из строя». Ливень кончился. А когда прибыли к «месту развертывания», до начала полетов осталось всего два часа. За сто двадцать минут весь локатор перебрать нереально. И все же, я решился на безнадежное дело. Надо сказать, мне всегда везло с подчиненными (но не с начальством). Ребята трудились, как одержимые. Не ожидал, что сумею их так завести. Сам работал, как черт, головой и руками не очень-то ловкими. Было все, как во сне. В голове одна мысль: «Сделать и умереть». Я выжил. А к началу полетов станция дала первые данные Есть обстоятельства, при которых все – против нас. И есть музыка, после которой – все по плечу. Позднее узнал, то была «Неоконченная симфония» Франца Шуберта – тихони-очкарика, перу которого принадлежат чудесные песни и красивейшая «Аве Мария» всех времен и народов. Он жил в музыкальной Австрии, сочинил девять симфоний, и ни одной не услышал при жизни. Умер на тридцать первом году. Горластые друзья-покровители называли его «Пустячок», и сорок лет, после смерти Франца, прятали шедевр от людей, считая «Неоконченную симфонию» графоманской.

С тех пор я слышал ее в себе, когда вставала очередная стена неизвестности, и с ней вместе возвращалось сомнение в собственных силах.

Подошел поезд. «Челюсти» дверей разошлись и клацнули, закрываясь. Вагон шумно вздохнул, точно сожалея, что приходится брать каких-то понаехавших тут фантазеров, и понес меня в преисподние Лондона.

Чтобы к этому не возвращаться и, чтобы можно было лучше представить себе обстановку происходившего, приведу основные бросавшиеся в глаза отличия между московским и лондонским метрополитенами:

Вагоны здесь – чуть короче и уже, чем наши. Уже и сама колея. Сидения расположены и вдоль (как в нашем метро), и поперек вагона (как у нас в электричках). Кроме станций на «кольцевой», остальные – похожи одна на другую. Стены имеют вогнутость труб, переходящую в трубы тоннеля – tube (тьюб). Кстати, «тьюб» – второе название подземки. В форме труб выполнено и большинство переходов. Все отделано продольными полосами из керамических плиток (белой, серой, зеленой, синей). Рекламы – немного и, в основном, – театральная. Эскалаторы – уже, чем наши. В станциях «глубокого залегания», вместо них, как в заправской шахте работают клети (громадные лифты по две кабины на двадцать душ). Порядок в подземке – как в общественном туалете, – то есть почти идеальный, без «хай-теков» и украшательств.

В лондонском метро не принято пялиться по сторонам и разглядывать публику: кому-то это может показаться неприятным. Люди смотрят либо «в себя», либо под ноги, либо в газету, которую, прочтя, аккуратно складывают и оставляют на месте, чтобы другие читали.

Пассажиры одеты не броско (в феврале большинство – в темных куртках). Публика более состоятельная подземкой не пользуется, впрочем, так же, как и у нас. Туристы предпочитают передвигаться пешком, в автобусах или в такси. Хотя официально бомжей в метро не пускают, но в Лондоне, как и в Москве, они находят возможность «просачиваться».

Я буду пользоваться этим транспортом, так как считаю его самым удобным и еще потому, что с детства испытываю романтическое влечение ко всему, что скрывается под землей.

Пожалуй, в московском метро одеваются несколько разнообразнее, а среди пассажиров чаще встречаются представители умственного труда. Складывается впечатление, что на Западе достаток прямо пропорционален уму, тогда как в российском транспорте интеллигентность воспринимается порой, как бестактность. Носитель этого качества оскорбляет «нормального» человека «высоким челом». А если еще он в очках, да при шляпе, да с хорошеньким шнобелем, то это – уже скандал.