Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э. - [34]

Одновременно с этим Зенодот сопоставлял поэтические труды, а также драматургические произведения Ликофрона с Эвбеи и Александра Этолийского. Все трое были выдающимися критиками и писателями, входили в Плеяду – в число семерых наиболее выдающихся александрийских литераторов. Зенодот считался прекрасным специалистом по поэмам Гомера – он убирал из них бессмысленные повторы и разъяснял отдельные фрагменты текста. У него были свои недоброжелатели – коллеги, считавшие любое толкование сочинений Гомера дерзостью. Одним из них был философ Тимон. Когда его спросили, какой из свитков с поэмами Гомера из хранящихся в Большой библиотеке он считает лучшим, философ ответил: «Тот, который меньше всего подвергся изменениям». Рядом с Зенодотом всегда пребывал Каллимах Киренский, методично, хотя и без критического подхода, оценивавший каждый свиток. Он оказался прекрасным приобретением: он очень хорошо относился к людям и нуждался в деньгах, а концы с концами Каллимах сводил, преподавая в небольшой школе в пригороде Александрии Элевсине, где его и нашел Зенодот. Он составил каталог, в котором свитки с текстами были разделены на шесть типов, что позволяло с легкостью найти сочинения определенного автора. Под именем каждого из них Каллимах указывал, где тот получил образование, и приводил общее количество строк, содержащихся в соответствующем произведении.

Лишь несколько ученых из всего множества тех, кто пользовался покровительством Филадельфа, сумели избежать забвения. К их числу относятся поэты Феокрит и Каллимах, историки Манефон, Каллисфен и Петосирис, философы Колот и Менедем, географы Ктесий и Страбон, астрономы Арат, Аристарх и Антилл, механики Герон и Филон. Это совсем немного, даже если вспомнить врача Аполлодора, художницу Елену, ритора Сосибия и, возможно, переводчиков Ветхого Завета, имена которых до нашего времени не сохранились.

Особое место в этой группе избранных занимал Феокрит из Сиракуз, приехавший в Александрию в 273 г. до н. э. Именно там он сочинял свои идиллии, превозносил простую сельскую жизнь, восхвалял любовь Титира к Амариллис и дружбу Дамета и Дафниса, пересказывал разговор Батта с Коридоном, описывал красоту Евники. Возможно, что-то он позаимствовал у Филета, но его стихи всегда оставались нетривиальными и самобытными. «Никогда не притязал я на какую-либо музу, за исключением своей собственной», – утверждал он, и слова эти были искренними, ибо он создал жанр буколической поэзии, в котором впоследствии работал Вергилий, многое взявший у Феокрита, но в то же время превзошедший его. Сочинения Феокрита действительно гениальны, и ни один подражатель не способен с ним тягаться. В них нет деланости, подчеркивается необходимость свободно выбирать диалект и стихотворный размер, лучше всего подходящие к замыслу, они полны живого юмора и глубочайшего сочувствия к хрупкости человека.

На следующей ступени стоит Каллимах Киренский, менее самобытные и образные произведения которого все же стали образцами для Овидия и Катулла. Его отношения с Феокритом для нас малопонятны. В одной из своих эпиграмм он пишет:

Смуглый меня Феокрит ненавидит… Четырежды, Отче Зевс, ненавидь ты его… Если полюбит – люби![23]

Но, судя по всему, этим двум поэтам часто был свойствен одинаковый ход мыслей. Оба они считали, что «длинная работа – великое зло», что дни нескончаемого эпоса, основанного на мифах, сочтены; оба были весьма плодовитыми авторами и с поразительной легкостью сочиняли гимны, элегии, эпиграммы и трактаты. Поэтические сочинения Каллимаха частично дошли до нашего времени, но его проза не сохранилась. Ничего не осталось от его каталога – истинной энциклопедии по истории древнегреческой литературы. Та же печальная судьба постигла и сделанное им описание Мусейона.

Тщеславие Каллимаха вполне могло соперничать с его образованностью. Но если он притворялся, что обладает энциклопедическими знаниями и исключительным правом на информацию, то, по крайней мере, в написании эпиграмм ему не было равных. Его взгляды на длину стихотворного произведения вызвали волнения в среде современников, привыкших судить сочинение по длине, а не по качеству, и Аполлоний Родосский, автор изумительной поэмы «Аргонавтика», испытал на себе остроту языка Каллимаха, но затем нанес ответный удар. «Мерзость, потеха и лоб деревянный зовутся Каллимах»[24], – писал он. Это была совершенно недостойная ссора. Каллимах ударил противника его же оружием, написав поэму «Ибис», в которой сравнил своего оппонента с этой птицей, считавшейся нечистой. Вскоре все посетители Мусейона обменивались эпиграммами и памфлетами, полными взаимных обвинений и выпадов. Противоборство продолжалось до тех пор, пока мрачный Аполлоний не вернулся на Родос. Перебранка развлекла жителей Александрии, всегда с некоторым презрением относившихся к поэтам, и критиков, часто слонявшихся по Мусейону. Их гонор и деланость вызывали отвращение, и сатирик остроумно подшучивал над ними. Тимон из Флиунта сравнивал Мусейон с плетеной корзиной, а его обитателей – с не замолкающей ни на секунду домашней птицей: