Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э. - [33]

Помимо всего прочего, Филадельф в свободное время занимался поддержкой наук. Всем связанным со знанием он интересовался так же живо, как и его отец. Как и Птолемею, ему часто приходилось давать приют ничем не примечательным ученым. Другие независимые государства, такие как Македония, Сирия и Пергам, избрали тот же путь, и теперь поэты, философы и физики, обладавшие прочной репутацией, получили возможность выбирать. Многие старались избегать Александрию. Филадельф платил щедро, но ожидал, что поэты будут постоянно восхвалять его добродетели, а историки – его отвагу, а на это был согласен далеко не каждый поэт или историк. Для того чтобы перебороть нежелание людей науки приезжать в Египет, царь решил собрать библиотеку, достаточно обширную для того, чтобы привлечь даже самых выдающихся ученых. С этой идеей носился еще его отец, и Деметрий Фалерский по его приказу приобрел множество ценных свитков. Но эти сокровища, лишенные крова, не изученные и не классифицированные, не привлекали ученых, что заставило Филадельфа построить в квартале Брухий одну библиотеку, впоследствии известную как Большая библиотека, а в Ракотисе – вторую, получившую название Малой библиотеки, и приказать Зенодоту изучить и каталогизировать свитки.

Филадельф был не первым правителем Египта, создавшим и содержавшим библиотеку. Рамсес II, выдающийся представитель XIX династии, вероятно, имел собственную библиотеку. По крайней мере, в надписи из Гебель-эс-Сильсилы об этом фараоне говорится следующее: «Я знаю, что написано в свитках, хранящихся в библиотеке». Творение Филадельфа было связано с более благородным устремлением – сделать тексты доступными всем желающим.

В том, что Мусейон и библиотека не могли постоянно обогащать мир науки, винить Филадельфа также не следует, ибо александрийская поэзия была паразитической, философия – упаднической, а история – не воодушевляющей. Проблема заключалась в дурном окружении. Для Мусейона была характерна закрытость, подвизавшиеся в нем люди слишком большое внимание уделяли форме и стилю, из-за чего он не породил ни одного выдающегося писателя или поэта. Исключениями из общего правила, возможно, являются Феокрит и Каллимах, но их современники и последователи потеряли во время поисков новых способов выражения старых идей оригинальность и искренность. Эрудиция была для них гибельной: как бы александрийские поэты ни сопротивлялись, они не могли избавиться от излишней привязанности к прошлому.

Но так или иначе александрийские ученые принесли пользу научному миру, усовершенствовав технику стихосложения, историописания и возродив интерес к литературным шедеврам. Без энтузиазма и богатой казны Филадельфа все это было бы невозможно. За пределами Египта пошли слухи о том, что в Александрии есть покупатель, готовый приобрести любой текст, и торговцы из Афин и Вавилона поспешили занять этот рынок, привезя в столицу Египта свои сокровища.

Снова и снова сделки заключались без участия руководителя библиотеки Зенодота, опять и опять в библиотеке оказывались некачественные копии текстов. Но подобные случаи не заставили Зенодота впасть в уныние и не остудили его пыл. Возможно, он считал, что если достать оригиналы невозможно, то сойдут списки, как хорошие, так и плохие. Короче говоря, создание библиотеки способствовало душевному подъему, принесшему значительную пользу последующим поколениям. Находясь в ней, ученый, обладающий критическим мышлением, мог очистить тот или иной текст от ошибок и исправлений, сделанных предыдущими переписчиками. Но ее недостатком стало поощрение плагиата, являющегося порочным побочным эффектом активного чтения. Плагиат получил широкое распространение, и честолюбивые философы и поэты не испытывали чувства вины, присваивая идеи и стихотворные размеры, созданные их умершими предшественниками, и выдавая их за свои. Разоблачение этих людей не пугало, и мораль, связанная с литературой, пала в Александрии так низко, что критики, анализировавшие новые работы, считали это преступление простительным.

Несомненно, имели место случаи, когда один из судей выступал против данной практики, подобно юному Аристофану, осмелившемуся сделать это во время проводившегося в театре соревнования на лучшую оду в честь Диониса. Судьей его избрали благодаря случайности: не пришел один из членов коллегии, и охваченные нетерпением зрители пригласили Аристофана занять его место. Поэты читали свои оды, и зрители активно аплодировали до тех пор, пока не пришла очередь последнего из соперников. Его выступление не понравилось публике – зрители со злостью поднялись со своих скамей и освистали несчастного человека, стоявшего на сцене. Затем, ко всеобщему удивлению, выяснилось, что Аристофан громко аплодирует. Когда его попросили объясниться, у него хватило смелости для того, чтобы сказать: «Соглашусь, что стихотворный размер отвратителен, а задумка автора недостойна. Но они самобытны, в то время как его соперники позаимствовали свои идеи и стихотворные размеры у других».

Перед Зенодотом стояла очень сложная задача. Он должен был тщательно изучить полмиллиона свитков, оставляя оригиналы в библиотеке и передавая хорошие списки в Малую библиотеку, и найти ученых, достаточно хорошо знающих греческий язык для того, чтобы перевести на него работы, написанные на древнеегипетском, персидском и иврите. Сначала свитки с текстами делили на «простые и разделенные», которые оказалось около 90 тысяч и среди которых были оригинальные сочинения, или свитки с одним произведением одного автора, и «смешанные» (примерно 40 тысяч свитков), представляющие собой копии текстов, или свитки, содержащие несколько произведений разных авторов.