Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II - [39]

Ответа не последовало.

— Перестал клевать. Вы бы с ним поздоровались, а, командир?

— Так я уже поздоровался. Не ответил.

— А вы хорошо поздоровайтесь, по имени-отчеству. Скажите: «Здравствуйте, Николай Степанович! Это я, Гайдамака, ваш старый знакомый, у которого вы реголит на уголь обменяли». Может быть, он вас узнает.

Гайдамака опять покрылся испариной… Все знает, узбек. И про уголь, и про реголит… А про триста рублей?… Про триста рублей — не думать!

— Ну… Здравствуйте, Николай Степанович… Это я, Гайдамака…

— У которого…

— У которого вы реголит на уголь обменяли, — как попугай повторил Гайдамака.

— Не клюет.

— Он что, спит?

— Это не сои… Спячка. Как бы нам его расшевелить?… Да вы, командир, усаживайтесь так, чтобы его видеть. И не обращайте внимания на то, что он молчит, а я все время языком ля-ля… Так надо. Такая уж метода выбрана для нашего допроса… прошу прощения, — для нашего собеседования. Сейчас позавтракаем, пообедаем, поужинаем и начнем серьезные разговоры говорить. Все втроем всё но душам обсудим, времени впереди много — полный вагон времени. Столыпинский вагон. Вся. жизнь впереди — ну, не вся, но еще достаточно, чтобы не было мучительно больно. И Люська сейчас обед принесет. Хорошо-то как! Выпьем, покушаем… — Майор потянулся и похрустел косточками. — Вот только спать хочется. Но: пока до голой правды не доберемся — отсюда не выйдем и спать не будем. А если заснем — не беда; после обеда можно часок соснуть. А платить вам будут по-среднему, не беспокойтесь. Кто там у вас в бухгалтерии заправляет? Пассия ваша, графиня Кустодиева?… С которой вы весь отпуск из дому не выходили, даже в Одессу на пляж не съездили? Что ж, будем ей каждый месяц повестки на вас из КГБ отправлять, пусть оплачивает. Хоть до конца жизни… Сомневаетесь?…

ОплОтит, оплОтит, куда она денется! Не из своего же кармана. Какой у вас оклад?… 220 рублей? Весьма средненько. Но вы, должно быть, на стороне подрабатываете?… Не беспокойтесь, получите все сполна, а питание-проживание — за наш счет. Здесь у нас и будете жить, на чердаке. Здесь хорошо кормят. Более того — длинного рубля не обещаю, но всякие суточные-командировочные набегут, да еще поставим вопрос о северном коэффициенте. Вообще тут у нас на чердаке неплохо — если бы не жара. Сорок два в тени, бля, а еще не вечер!.. По такой жарище и крыша поедет. Молчите, молчите! Потом все объясню. Готовьтесь к обеду, не надо портить себе аппетит. Садитесь под вентилятор, сейчас обед принесут. Коньяк принесут, молдавский. Все это я говорю для того, чтобы что-нибудь говорить, вы уже поняли. Сейчас по этой жаре будем коньяк пить. Вот где пытка, да? Можно и армянский, но на молдавский Клаус Стефанович, кажется, лучше клюет. Какой ваш любимый коньяк, Шкфорцопф?

— Я это… водочку больше… предпочитаю, — вдруг ответил Скворцов. — Водочки хочу… Согреться. Холодно что-то… у вас… Знобит… всего.

— О! Свершилось! Великий немой заговорил! — обрадовался майор Нуразбеков. — Мы с вами верной дорогой идем, командир! Я помню, помню, Николай Степанович, — не пьете вы коньяк, вы водочку уважаете. Сейчас Люська «Пшеничную» принесет. Или «андроповку». Сейчас, сейчас! По такой жаре — да знобит! Сейчас мы это дело поправим. Что еще интересного скажете, Николай Степанович?… Скажите что-нибудь еще! Что вы еще, кроме водки, любите?… А Люська вам нравится?… Хотите Люську?… Кровь в жилах разогнать?… Очень советую! Но не как в прошлый раз… Опять молчит. Тогда мы с вами продолжим, командир. Не желаете ли перед обедом еще на горшок сходить? А то в ООН скажут, что московский следователь по особо важным делам нарушает права человека, собеседников до поноса доводит. Нет? На «нет» и суда нет. Застряла что-то Люська с обедом… А вот, кстати, еще одна бумага… И опять вас касается. Можете и эту бумажку в туалете использовать. Почитаем?… Это выписка из записной книжки Николая Степановича. Вот что у него записано на букву «Сы»… Слушайте внимательно, начало цитаты: «Сковорода А. А. — труп». Конец цитаты.

ГЛАВА 8. Ее Величество королева

И еще одно: в повести надо женщин изобразить. Без женщин никак нельзя. Я немедленно прикатил бы в Петербург, но моя фельдшерица жрет морфий и уже на три четверти отравлена — не на кого мне бросить больных.

А. Чехов

Сашко полюбил бы лиульту Люси, если бы от Люськи не несло как из винной бочки. Пушкина она не родила, никого не родила и была отдана колдуну Мендейле. Она и рада была. И колдун был доволен. Винный перегар ему не мешал, напротив. Отправилась с ним в его племя тиграи, для нее это была почетная ссылка. Там ей было хорошо. Мендейла уже повторил опыты Менделя и взялся за изучение дезоксирибонуклеиновой кислоты для определения строения гена, за которое полагалась Нобелевская премия, что он и сделал, но его опередили Уотсон и Крик. Люська же открыла бензоколонку. Жила Люська долго и счастливо, пользовалась известностью и даже стала исторической достопримечательностью. Ее даже посетил для заправки своего лендровера Эрнесто Хемингуэй и описал эту аудиенцию в своих «Антидиевниках». Люську же называли «королевой виски». Оплатой за право ее лицезреть и запечатлеть на пленку Люська требовала русский гонорар — бутылку; но всем напиткам она предпочитала не русскую водку, а виски «Джонни Уокер». Впрочем, если не было виски, сходило все. Первую бутылку этого виски преподнес ей Хемингуэй, и она хранила ее (пустую, конечно) как память о встрече с ним. Хемингуэй хорошо заправился на ее бензоколонке как в прямом, так и в переносном смысле — лыка не вязали ни он, ни Люська, ни его лендровер (т. е., никак не мог завестись). Жила Люська в обычной крестьянской хижине, ее рисовали Дали, Малевич, Кандинский — весь джентльменский набор художников XX века, — даже, кажется, Пикассо. Ей привозили со всей Африки лучшие бананы и апельсины, из Европы — лучшие шоколадные конфеты. Все сполна оплачивалось офирским банком. Из описания анонимного путешественника: