Ефимов кордон - [2]

Ефим Честняков именно в детях прежде всего видел своих истинных зрителей и слушателей:

Не надо ни славы, ни мненья людей,

Мила мне одна лишь улыбка детей…

Необыкновенна его привязанность к детям, к «малолеткам». Отсюда — все его импровизированные спектакли на деревенских улицах, «коляда» с участием ряженой детворы, наконец — сказки, картины, чаще всего населенные все теми же «малолетками».

На улицах его фантастического полугорода-полудеревни, по-лесному названного Кордоном, живет сама народная добрая мысль, здесь осуществилась простая народная мечта об изобилии: всюду тут — огромные пироги, караваи, калачи, крендели… Атмосфера Кордона — атмосфера хлебного изобилия!

Когда вглядываешься в живописные и лепные работы Ефима Честнякова, думаешь о том, как богата фантазия их создателя, еще раз вспоминаешь, что народ наш — обладатель великого образного богатства. В этот совершенно уникальный, никого не повторяющий, никого не напоминающий мир, в это искусство уходишь, как в далекий заповедный лес, туда, где начинается волнующая ночь тайн и преданий, рожденных фантазией народа, ибо этот художник, этот сказочник весь оттуда, где живет меткое, простое и яркое слово, где свободно живут затейливость и выдумка, ясные мысли.

Да, искусство Ефима Честнякова — искусство народного корня, и, несмотря на то что его идеи всецело владели им, любое его произведение — не трактат, облеченный в одежды искусства, а чистое и ясное откровение, в любом из них именно народный ход мысли всему задает тон.

По образу и подобию народной мудрости, в которой он видел источник высших культурных национальных ценностей, строились Ефимом Честняковым и картины, и сказки; во многих его живописных и лепных вещах, в литературных сочинениях легко и естественно живет стихия простонародности. В его импровизированных спектаклях жили единой жизнью и слова, и музыка, и живопись, и скульптура. Он все искусство понимал именно как единое целое, чувствовал и древнюю родственную связь.

В этом художнике удивляет восприятие жизни как искусства и восприятие искусства как жизни. Именно так складывалась структура произведений этого самобытнейшего художника.

Все его творчество пронизано тревогой за духовно-нравственные богатства народной жизни, так ярко проявившиеся во всей истории России, за те завоеванные и выстраданные на протяжении многих веков моральные, этические ценности, которые составляют основу национального характера и культуры.

Созданное Ефимом Честняковым дает волнующее осязание неразрывности давно минувшего с днем сегодняшним, и это осязание вырастает в образ вечно живого Времени, хранящего в народной памяти, языке и традициях нечто бесконечно обогащающее духовные силы новых поколений.

Всякий свет, порожденный бескорыстным желанием осветить дорогу людям, есть свет истинный. Сама судьба Ефима Честнякова является источником такого света.

Автор

Часть первая

1

В Петербурге Ефим остановился на время, пока не подыщется квартира, на Песках, у Василия Львовича Виноградова, родственника своих кинешемских знакомых, тоже Виноградовых. Не без посредничества Василия Львовича рисунки и акварели Ефима попали на суд к самому Репину. Виноградов потом и письмо в Кинешму прислал, в котором упоминались многообещающие репинские слова: «Несомненные способности… Согласен принять его в свою частную мастерскую…»

Кроме Василия Львовича, здесь, в столице, у Ефима было еще два доброхота, хлопотавших за него перед Репиным. О них Ефиму довелось слышать в Кинешме от Дмитрия Матвеевича Кирпичникова и тамошних Виноградовых. Поминали Никиту Логиновича Линева, лично знакомого с Репиным, человека весьма популярного в столичных культурных кругах, и его племянницу — Анну Конрадовну Погосскую, занимающуюся в студии княгини Тенишевой, в той самой «частной мастерской», в которой теперь и Ефиму, может быть, предстояло заниматься.

Ему не терпелось побывать в студии, однако Василий Львович посоветовал не торопиться, как следует отдохнуть с дороги, дождаться вечера, а там обещал сводить его к Линевым, познакомить и с Никитой Логиновичем, и с Анной (он называл племянницу Линева просто по имени). Анна могла бы руководить Ефимом на первых порах — ввести его в студию, познакомить со студийцами, многое подсказать, посоветовать…

Вечером, уже при огнях, Василий Львович привел Ефима к Линевым. Как оказалось, жили они совсем неподалеку, тут же — на Песках.

Сам Линев, дородный пышноусый человек средних лет, встретил их в прихожей. Днем Василий Львович заходил к нему, договорился о вечернем визите. Тут же появилась и Анна. Она остановилась позади Никиты Логиновича, из-за его плеча Ефиму было видно только ее лицо: белый высокий лоб, на который косо пала темная прядь, легкие полудужия черных бровей, мягкие, по-детски припухлые губы, тронутые полуулыбкой, чуть вздернутый тонкий нос, глаза… глаза — быстрые, живые, с насмешливым прищуром, должно быть мгновенно схватывающие самое главное во всем, глаза художницы. Ефим потупился под ее изучающим взглядом, замешкался возле вешалки, ему хотелось пропустить вперед Василия Львовича, чтоб на того переключилось внимание хозяина и Анны, главным образом — Анны: была в ее взгляде какая-то смущающая сила… Виноградов же, едва дав Ефиму раздеться, взял его за локоть, подвел к Линеву и Анне, представил.