Ефим Зозуля - [4]

Реалистические, психологически-бытовые новеллы Зозули но исчерпывают его творчества.

Целый ряд произведений Зозули условно можно назвать философско-фантастическими. Сюда относится рассказ «Живая мебель», написанный в острой манере гротеска. Человек-кресло, человск-стол, человек-этажерка, человек-спица в колесе экипажа — всё это аллегории, язвительно разоблачающие наглую жестокость эксплуататоров. Рассказ заканчивается описанием бунта «живой мебели».

Ненависть к старому миру придает фантастике Зозули определенный социальный колорит, хотя как раз политическая сторона фантастических рассказов писателя не самая сильная в его творчестве. Он занимается больше «общечеловеческими» пороками и слабостями людей, он их развенчивает как сатирик, имеющий свои, пусть глубоко гуманные, но ещё политически нечёткие идеалы.

Прежде всего Зозулю интересуют внутренние процессы, которые происходят и будут происходить в сердцах людей, выдавливающих из себя капля по капле презренные пережитки прошлого. С тех пор как, по библейской легенде, Каин убил Авеля («Каин и Авель»), тысячи и тысячи обитателей земного шара гибли из-за страшного, непреодолимого влечения к собственности. Грабежи, завоевательные войны, погромы, племенная и национальная вражда, расовая дискриминация из века в век служили подлому делу стяжательства и наживы.

В рассказе «Граммофон веков» изобретатель Кукс годами работает над созданием аппарата, могущего воспроизводить многообразие звуков прошлых времён. Дело происходит в век полней победы социализма на земле. Это ассоциируется у Зозули с царством солнечного света, свободы и внутренней гармонии.

И вдруг граммофон Кукса изрыгает стоны убиваемых, крики о помощи, проклятья, вопли насилуемых и добиваемых. Всё это голоса проклятого прошлого, восстановленные искусством изобретателя. Но такое напоминание о мраке и несчастьях былых времён звучит кощунственно-ненужным в обновленном мире труда и радости. И сам изобретатель топчет свою машину, говоря; «Пусть сгинет старое! Не надо… не надо…»

Ненависть к старому миру владеет писателем с такой силой, что он не видит в прошлом ничего, кроме страданий и ужасов. Позже он поймёт, что новый мир в своих созидательных трудах воспользуется лучшим из того, что осталось ему в наследство от прошлого, но сейчас он одержим страстным пафосом отрицания и разрушения…

В своих социально-философских рассказах Зозуля намеренно отходит от бытового изображения действительности, прибегает к преувеличениям, игре несообразностями, но вместе с тем не перестаёт быть реалистом. И хотя действие многих его рассказов развертывается в фантастической обстановке, поступки персонажей, весь образ их мышления, их чувства и поведение вполне правдоподобны. Больше того — фантастическое обрамление рассказа лишь помогает полнее выявить идею писателя.

У Зозули был свой почерк и свой круг тем, он черпал материалы из самой жизни и умело комбинировал, сочетал, казалось бы, самые несочетаемые явления и образы.

Последний период жизни, около двух десятилетий, писатель провёл в Москве. Его давнишняя любовь к журналистике развернулась здесь с новой силой. Надо было видеть, с каким воодушевлением Ефим Зозуля искал материал для широко известных в стране журналов «Огонёк» и «Прожектор», как собирал вокруг них одаренную молодежь, как терпеливо вёл он кружок молодых литераторов, среди которых были и Маргарита Алагер, и Ярослав Смеляков, и Сергей Михалков, и многие другие, прочно вошедшие в советскую литературу.

Как сейчас, вижу Зозулю в небольшом редакционном кабинете «Огонька» на Страстном бульваре. Жаркий летний день, окно раскрыто настежь, но этому несколько грузному человеку душно. Он повесил пиджак на спинку кресла и наклонился над столом, где навалены рукописи, груды фотографий, корректуры книжек библиотеки «Огонька», иностранные журналы в пестрых обложках. Зозуля «священнодействует»: орудует ножницами, размахивает кисточкой с клеем, решительно отрезает край снимка, не влезающий в рамки страницы. На срезанной полоске некое подобие икры: скопление множества голов, уменьшенных фотографом до величины булавочных головок. Протягивает срезанную полоску секретарше, говорит почти серьезно:

— Напишите извинительные письма этим людям… Никак не вмещаются в номер.

Работать с Зозулей было всегда интересно и весело. Он заражал всех своей энергией. Кончая работу в «Огоньке», немедленно шёл в «Прожектор». Опять авторы, опять фотографии и то же неистовое усердие, которое заставляло Зозулю вкладывать душу в каждую страничку журнала…

Одновременно Зозуля продолжал писать. Искал новые пути для своего творчества. Терпел неудачи, мучился оттого, что богатое содержание наших дней трудно вместить в привычные формы. Зозуля не мог жить без общения с людьми разных профессий, много путешествовал по стране, побывал на огромных стройках, одним из первых проехал по железной дороге Турксиба, несколько раз был в Западней Европе. Всегда возвращался домой наполненный новыми творческими замыслами.

Зозуля ненавидел нытиков и ворчунов, добровольных отшельников, уходивших в глубь себя или державшиеся в стороне от бурного потока жизни. Таких он ядовито высмеивал в своих рассказах и повестях. Припомните его сердитого медника с косой сердитой бородкой, ненавидевшего весь мир за свою неудачливость. Этот медник потратил много труда, чтобы построить большую трубу, которая должна была изрыгнуть громкое ругательство на весь город. Медник завёл пружину своей трубы, а сам убежал из города. «В заведенный час труба прорычала ругательство. Но был уже рассвет. Пели петухи. Звенел трамвай. Грохотали телеги. Оглушительно свистели поезда. И рёв медниковой трубы потерялся в звуках жизни». Эта отповедь «сердитым медникам» была дана Зозулей в 1918 году, и с тех пор писатель неустанно славил победоносное шествие новой жизни, сметавшее на своем пути «человеческий хлам».