Эффект «домино» - [24]

Колмыков, разглядывая фотографию, то отдалял ее, то приближал к глазам, то рассматривал, склонив голову набок.

— Да-да, кажется, я его видел, — закивал он. — Кажется…

Я не торопил.

— Да-да, припоминаю, — он вновь отдалил от себя фотографию. — Я пришел к сестре занять денег на лекарство, а он был у нее.

— Она вас знакомила?

— Ну да. Я не предупреждал о своем приходе. Объявился неожиданно. Она была вынуждена меня познакомить, хотя это знакомство ни к чему не обязывало, просто так сложилась ситуация.

Колмыков говорил неторопливо, но с явным волнением в голосе. Однако все он излагал вполне складно, без затруднений.

— Не вспомните, как он представился?

— Он… Он назвал только имя… Леша, — произнес Колмыков не совсем уверенно, но затем уже твердо добавил: — Да-да, Леша. У него это имя еще было выколото на руке.

Последняя подробность, преподнесенная им, соответствовала действительности. Теперь, когда многое было выяснено (и основное: его память функционировала на должном уровне), настал черед и самого главного вопроса.

— А теперь скажите: почему вы решили, что именно человек по имени Леша причастен к убийству вашей сестры?

Наши шаги неспешны. Мы прошли пару десятков метров, прежде чем он виновато произнес:

— Не знаю.

— Давайте опять будем вспоминать все по порядку, — предложил я.

Он согласно кивнул.

— Смерть сестры застала вас в состоянии обострения болезни?

— Да. Я уже плохо спал, появились неприятные ощущения во всем теле, слабость.

— Вы присутствовали на похоронах сестры?

— Да. Ее смерть усугубила мое состояние. Стало тоскливо до невозможности. Я чувствовал себя виноватым в ее гибели.

— Скажите, Леша был на похоронах?

Он в задумчивости. Понимаю, как нелегко отделить ему в пораженной болезнью памяти действительно происшедшее с ним от бредового.

— Не заметил, — признался он со вздохом сожаления. — Все лица были одинаково унылы и серы.

— Но что-то вас заставило сделать вывод о причастности Леши к убийству вашей сестры? — потихоньку наседал я, опасаясь, что хрупкая психика идущего рядом человека может дать сбой.

— Не помню, — покачал он головой.

— Может быть, вам кто-то внушил, что именно Леша — убийца вашей сестры? — подкинул я предположение.

— Внушил? — он опустил голову, прикусил нижнюю губу, сильно наморщил лоб. — Внушил! — проговорил он вдруг приподнятым голосом. — Да-да, внушил. Я вспомнил. Ко мне подходил человек на центральном рынке.

— Когда это произошло? — я имел неосторожность прервать его воспоминания своим вопросом.

Он явно сбился с мысли и виновато пожал плечами.

— После похорон сестры? — пришлось задать наводящий вопрос.

— Конечно, — его кивок был более чем утвердительным.

— Итак, к вам подошел человек.

— Да, такой высокий мужчина. Он сказал… — лицо Колмыкова сморщилось, словно потерявшее влагу яблоко, было похоже, что он вот-вот расплачется. — Он сказал, что хорошо знал мою сестру и у него есть ко мне разговор, — припомнив такую подробность, Колмыков раскрепощенно вздохнул, лицо разгладилось.

— До этого вы его где-нибудь видели?

— Кажется, нет.

— И что же он вам поведал?

— Он… Он сказал, что знает, кто убил Марину. Он пообещал мне показать его. Нет, ошибаюсь, показать, где он живет, — Колмыков говорил медленно, и в этой медлительности выражались, возможно, те запредельные усилия, которые он прилагал, дабы вызволить истину из-под наслоений бредового, но отпечатавшегося в памяти как нечто реальное. На его висках даже появилась испарина.

— Может быть, присядем? — обеспокоенно предложил я.

— Нет-нет, так лучше думается, — отказался он.

— И он вам показал дом и квартиру, где жил предполагаемый убийца? — я вновь пришел ему на помощь наводящим вопросом.

— Не помню. По-видимому, показывал, — Колмыков сильно разволновался и даже стал слегка заикаться. — Далее у меня что-то обрывочное и неясное. Вроде в квартире был… Труп в постели… В руке… В руке у меня нож… Нет, боюсь опять ввести вас в заблуждение.

— Вы успокойтесь. Не вспомните — ничего страшного, — я заозирался по сторонам: могла потребоваться помощь врача. Стало как-то не по себе: в своем стремлении как можно быстрее установить истинное положение вещей я мог спровоцировать обострение болезни.

Добрую минуту прошагали молча. Я то и дело посматривал на Колмыкова, стараясь определить его душевное состояние. Судя по исчезнувшей с лица бледности, к нему возвратилась уравновешенность.

— Если можно, еще один вопрос, — я стал более осторожным.

Несколько судорожный кивок означал согласие.

— Вы сможете описать внешность того человека с центрального рынка?

— Высокий, — начал он и осекся.

— А лицо?

— Не помню, — виновато признался он и прерывисто вздохнул, будто обиженный на что-то. — В то время все лица были для меня одинаковыми: унылыми и серыми. Хотя, — он на мгновение приостановился, — я запомнил его голос, он у меня в голове, словно на магнитной ленте записан, а вот внешность не запечатлелась.

— В его голосе не было чего-то характерного, допустим, хрипотцы, заикания или еще чего-то?

— Нет, голос как голос, обыкновенный, хотя… — Колмыков вновь приостановился. — Он иногда повторял, как кажется, любимую фразу… Нет-нет, — протестующе замотал он головой и растер пальцами виски. — Нет, не уверен, что она принадлежит ему, хотя звучит его голосом.