Эффект бешеного Солнца - [18]

Они подошли к двери с табличкой «Кафедра нормальной физиологии», и Юрий Васильевич вздрогнул: за дверью горел свет. Первым движением его было — уйти, сразу же повернуть к лестнице, но что-то удержало его. Он не сразу поднял, что именно… Ну, ясно, там, за дверью Федор Никанорович, кому же еще, теперь скорее вниз, за ключом и не думать, ни о чем не думать, кроме как о работе… Но на двери была ясно видна пластилиновая печать. Карпыч тоже насторожился и подошея к двери.

— Ходят, — сказал он, прислушавшись. Теперь и Юрий Васильевич разобрал звук тихих шагов за дверью.

Застыв на месте, они оба прислушались.

— Показалось, — облегчемно вздохнул Юрий Васильевич, но Карпыч покачал головой.

— Ходил, ходил, — сказал он еле слышно. И вдруг резко крикнул, таким же молодцеватым фальцетом, каким рапортовал директору, что он, Карпыч, служит народному здравоохранению:

— Отзовись! Отзовись, лешай!

То, что произошло затем, заставило Юрия Васильевича в ужасе отпрянуть от двери. Там, в комнате, где лежал Афанасий Петрович, раздался явственный шум, будто кто-то пробежал через всю комнату, затем звон разбиваемого стекла и все сразу же стихло.

Карпыч преобразился. Он поправил ремешок на гимнастерке, медленно застегнул пиджачок, и приказал Юрию Васильевичу:

— Стой тута?

Юрий Васильевич машинально кивнул, а Карпыч быстро зашагал по коридору. Вскоре он вернулся вместе со всей известной уже нам компанией. Впереди шел Карпыч, за ним Зайцев, осторожно вышагивая в своих гигантских валенках. Прячась за его спиной, ковылял Ганюшкин, сжимая в руке молоток. Рядом с ним — Ворона. Шествие замыкал Сломоухов. В руке он держал вертикалку и шел, пригнувшись, будто крался за зверем. Туфли на его босых ногах громко шлепали, Юрий Васильевич отошел в сторону, предоставив возможность остальным облепить дверь. Зайцев присел на корточки и заглянул в замочную скважину.

— Лежит Афанасий, что ему сделается, — сказал наконец он. — Пить тебе, Карпыч, кончать надо. Не те годы.

— Молчать Аполлошка! — ответил Карпыч. — Окно-то, окно, видать?

— Окна не видать… заслоняет машина какая-то.

Сломоухов поставил вертикалку к косяку и чиркнул спичкой. Потом он поднес ее к двери, и все увидели, что пламя потянуло внутрь комнаты.

— Похоже, что окно открыто, — сказал он. — Может быть, форточка?

— А может быть, — оживился Зайцев, выпрямляясь. — Вот напугал, старый. На грех ты мастер, как я погляжу.

Зайцев погрозил Карпычу пальцем, но в этот момент из комнаты донесся не то стон, не то скрип, и вся компания, раскрыв рты, снова прильнула к двери.

— Открывай, Митрофаныч, — сказал Ганюшкин, схватив ружье. — Открывай, говорю.

Зайцев негнущимися пальцами сложил огромную фигу и поднес ее к самому носу Ганюшкина.

— Видал? — сказал он. — Мне что, под суд за тебя идти? Директора надо звать, вот что… А ну, Ворона, давай вниз, звони Сергею Ивановичу.

На электрических часах, висящих под сводами коридора, было двенадцать.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Появление Чернышева некоторое время оставалось незамеченным. Зайцев, Ганюшкин и Сломоухов в разных позах застыли у двери кафедры нормальной физиологии. Юрий Васильевич забрался на три табуретки, поставленные друг на друга, и, став на цыпочки, пытался что-то разглядеть сквозь стекло над дверью. Карпыч одной рукой держал табуретки, а второй вцепился в штанину Юрия Васильевича.

— Точно, — сказал Юрий Васильевич, — окно разбито…

— А ну-ка, товарищи, отойдите от двери, — приказал Федор Никанорович. — Слазьте, товарищ, со своих вавилонов. — Он достал из кармана ключ и отпер дверь.

Да, в комнате кто-то побывал. Большое стекло в окне было разбита. Лампы под потолком ярко горели. Афанасий Петрович лежвл на столе в той же позе, в какой его оставил Федор Никанорович прошлой ночью, и все прошли мимо него прямо к окну.

Федор Никанорович перегнулся через подоконник. Как раз против окна шумело высокое дерево, и листва его поблескивала а свете уличных фонарей.

— Тут карниз, — донесся его голос. — И широкий карниз.

В это время позади стоящих у окна людей раздался тихий стон.

Его не слышал Федор Никанорович, так как по улице как раз проехал грузовик.

И вновь раздался такой же стон.

Теперь к столу повернулись все. Первым подошел Карпыч. Ои нагнулся к лицу Афанасия Петровича.

— А Петрович-то живой, — раздался его дребезжащий голос. — Дышит.

— Отпустило его, значит, — оборонил Зайцев. — А чего, летаргия. Обыкновенная.

Сломоухов быстро подошел к столу, наклонился над Афанасием Петровичем. Приложил голову к его груди.

— Бьется, — сказал он. — И наполнение неплохое. Жив Афоня! Ну, а как же иначе? Чтобы меня, Слрмоухова, горем встречать? Эт-того безобразия не потерплю!

Сломоухов потряс кулаками над головой и резко приказал:

— Митрофаныч, вызывай неотложку… А ты, Зайцев, давай сюда мой мешок. Там в карманчике все есть, все, что надо. Шприц, камфора, нашатырь… Быстро! — И он захлопал в ладоши. — А вас, товарищи уважаемые, мы попросим пока не мешать.

Федор Никанорович, будто очнувшись, тоже подошел к столу, осторожно взял кисть руки Горбунова, про себя стал считать пульс, не отрывая взгляда от ручных часов. Когда он поднял глаза, перед ним, по другую сторону стола стоял директор института и тоже считал пульс.