Эффект бабочки. Израиль – Иран: от мира – к войне, от дружбы к ненависти - [29]

Слушая рассказы сына, пытаюсь вспомнить эти часы в темноте комнаты – комнаты лунатика. Работает приемник. Силуэт в стеклах книжных полок напоминает кого-то, похожего на меня в молодости, ибо темнота омолаживает. В эфире какая-то свистопляска, неразбериха, дымовая завеса противоречивых сообщений. Какие-то воздушные бои. Ссылаясь на сирийцев, наш диктор сообщает, что сбито сто израильских самолетов.

В приемнике – голос министра обороны Шарона: в результате неслыханной до сих пор операции с применением новейших электронных средств войны в течение считанных часов уничтожено девятнадцать сирийских батарей СА-2, СА-3, СА-6.

В эфире странное молчание. Как будто мир, без умолку, на все лады и на всех языках болтавший и пляшущий вокруг этой войны, внезапно набрал в рот воды, уподобился удаву, заглотавшему несъедобную пищу.

И где-то, на севере, залег, притихнув, СССР, обложивший брюхо Варшавским пактом, как спасательным поясом, чьи спасательные свойства за эти несколько часов оказались под вопросом.

Если другим кажется, что в эти часы история вершится на их глазах, для меня она остановилась.

Я тоже молчу, ибо не могу судить: мой сын в пекле.

Голос диктора, как бикфордов шнур под мою жизнь, обжигает слух.

Телефонный аппарат смертельным капканом стынет молчаливо на столе.

Накладная с личной печаткой: «укладчица Степанова»

Сын продолжает свой рассказ…

Посреди пасторального пейзажа остатки сгоревших машин, разбросанные трупы, запах горелого человеческого мяса: всё, что осталось от разгромленной сирийской батареи.

Рассыпавшись цепью, идем в атаку на укрепленную позицию, в гору. Сирийцы бегут в другую сторону, напарываются на отряд наших сержантов.

Всё указывает на внезапность нашего прорыва – в палатках чашки с дымящимся кофе, брошенные впопыхах ржаво-белые маскхалаты «Эдельвейс» сирийских «коммандосов», книжка на арабском о Зое и Шуре Космодемьянских. С вращающейся магнитофонной ленты – голос Аллы Пугачевой. Сплошь памятные подарки от бывшей моей родины – вычислитель стрельбы на русском языке, пробитый пулями.

Накладная из ящика со снарядами для гранатомета с личной печаткой – «укладчица Степанова».

Абсолютно новый танк Т-62, сиденья в целлофане. Все надписи по-русски. Можешь изучать его «только за то», что он настигает на всех путях жизни, и нигде в мире, как здесь, нет столько оружия, по которому можно изучать русский язык.

Слушаю сына и вспоминаю, что в Рамалле и Дженине русские женщины, жены арабов-коммунистов, с тоской подпевают Алле Пугачевой, по тропинке бегает пацан с именем Хасан-Алеша, а со стен домов арабского Назарета, родины Иисуса, смотрит Ильич в кепочке, с издевательским прищуром: «Правильной дорогой идете, товарищи!»

Правильной или неправильной, но атака спецназа была столь внезапна, а неразбериха на передовой столь велика, что весь этот день и следующий, до прекращения огня, сирийцы уверены, что позиция в их руках, шлют то грузовик с подкреплением, то бронетранспортер, и мы, – говорит сын, – подпуская их поближе, расстреливаем в упор.

Письма на рецептурных бланках

Десятое августа. Мы в Бейруте.

Не более пятидесяти метров отделяют многоэтажный дом, в котором мы закрепились, от дома, набитого террористами, рядом с беговыми дорожками ипподрома. Тесное это пространство простреливается гранатометчиками и снайперами, так, что носа не высунуть. Здесь нет ни фронта, ни тыла. И все же находятся безумцы, пересекающие на машинах это кладбищенское пространство, заселенное лишь привидениями.

Мы занимаем взводом огромную многокомнатную квартиру, которая была для хозяина жильем и аптечно-парфюмерным магазином, располагаемся среди резной в средневековом стиле мебели, фарфоровой и серебряной посуды, между ящиками с шампунем и мазями, грудами рецептурных бланков, на которых пишем вам, родителям, письма.

Другой взвод занимает бывший музыкальный магазин. Иногда оттуда доносится звук трубы или кто-то с грехом пополам выбивает собачий вальс на роскошном рояле. Больше всех повезло третьему взводу, который попал в квартиру и одновременно порнографическую лавку, окопавшись в грудах журналов, вибраторов, надувных кукол и коробок с кондомами. На пост ребята выходят с пачками «Плейбоя».

Сюрреальна жизнь Бейрута.

На веранде, из-под которой бьют пушки, семья играет в карты, «скорая» везет раненых, молодые пары на мерседесе едут в казино в Джунию.

Ложимся спать в огромную кровать с балдахином. Рядом с кроватью телефон, по которому можно позвонить в Тель-Авив только через Чикаго.

Вдруг – бешеная стрельба. Неподалеку, на балконе, старик палит из автомата в воздух, жена вкладывает ему патроны в обоймы, а он все палит: Башира Джумайеля избрали президентом.

И пошла, завертелась каруселью оперетта вкупе с кровавым фарсом – появятся американские морские пехотинцы. Итальянские берсальеры с петушиными хвостами на касках из батальона Сан-Марко будут, играя на инструментах и тряся петушиными хвостами, распевать песенки во время спортивного бега по бейрутским улицам.

Нас пошлют в Джунию – задержать две лодки с французскими десантниками, высадившимися с миноносца, не пускать их на берег. Мы начнем их теснить, и в результате несколько огромных красных беретов и значков останется в наших руках на память об этом событии.