Эффект бабочки - [67]

Нет, я хотела рассказать ей о своей жизни ради меня самой, оправдываясь судьбой. Небольшая спасительная беседа в завершение тридцати лет недопонимания. Все хорошо, что хорошо кончается. Но так просто не отделаешься. Как вышло, так вышло, и сейчас, когда назад ничего не вернуть и все настолько запущено, что уже поздно, с этим ничего не поделать.

Мне осталось лишь несколько тщательно подобранных последних слов. В Голливуде, ей-богу, просят прощения, примиряются и вместе рыдают, найдя ответы на все вопросы. В реальной жизни все сложнее. Ну, что скажешь, если правда причинит слишком много боли?

Я уже не понимаю, на что надеялась, пытаясь разобраться.

У людей есть срок годности. Мой уже истек. Я падала несколько раз по пути в ванную, и мне уже трудно следить за гигиеной. Завтра придет кто-то из Комитета по соцзащите и сотрудник Фонда социального страхования. Они вместе должны оценить мои потребности в помощи, на сколько часов мне выделят сиделку.

Таким образом, переломный момент будет пройден.

Самая сокровенная печаль переживается в одиночестве, мне не разделить ее с Маргаретой. Глубоко сосредоточившись, я пытаюсь отдалиться от бытия. Все жизненные заботы развеиваются. Тело, кажется, стремится к минимальному расходу энергии, как будто хочет вернуться к своим истокам.

Время пришло, ведь в чем ценность жизни, когда все другое исчезло?

Я завидую тем, кто верует. Тем, кому не приходится самим выдумывать цель всего, что было и есть. С приближением конца совершенно естественно обратиться к религии, но мои сомнения во всех раундах одерживают верх. Даже в моменты, когда во мне поднимается паника. Я всегда с подозрением относилась к тем, кто считает, будто у них есть ответы на все вопросы. Вокруг так много разных мировоззрений, и так многие ученые пытались разрешить загадку, а ни одного неоспоримого доказательства так и не нашли. Поэтому я заняла выжидательную позицию, но обладать мужеством значительно легче на безопасном расстоянии. Поэтому, защищая себя, я ношу крест, открывая душу для всех возможностей.

Выключив телевизор, я прислушиваюсь к тишине. Некоторое время я еще буду подчинять умирающее тело своей воле. Встану с постели, попытаюсь сварить себе чашечку эспрессо и буду наслаждаться им, сидя в кресле у окна. Там я буду наблюдать, как каждая капля дождя спускается вниз по оконному стеклу.

Я оставляю старое позади. Когда-то мы должны позволить себе сдаться.

Может быть, я решу, что сегодняшний вечер станет последним в моей жизни.

Подумать только, если бы я знала, что однажды этот выбор станет моим единственным утешением.

Виктория

В последний день отпуска я спускаюсь в метро и еду в южном направлении. Держу путь в пригород, который раньше у меня никогда не было повода посетить. Дорога займет тридцать семь минут. Я вбила адрес в приложение-навигатор на смартфоне – оно показывает, что от станции метро надо будет пройти четыре минуты пешком.

Желтая папка от Роберта целый месяц лежала на кухонном столе, мозоля мне глаза. Мои друзья успели устать от рассказов о ее содержимом. Беседы с Турбьёрном прерваны на лето, так что и он мне не поможет.

Незаметный камушек, застрявший в ботинке. Так можно описать обнаруженного двоюродного племянника. Тем более что родился он у существовавшего втайне от меня двоюродного брата, которому на тот момент было семнадцать и которого я уже никогда не увижу. Кому-то это может показаться незначительным, но для человека, лишенного родственников, это ощутимая потеря.

Камушек непрерывно царапал меня – в разгар праздника середины лета, который я отмечала у друзей на островах, во время шопинга в Нью-Йорке и на протяжении всей оставшейся части отпуска, вопреки обыкновению проведенной дома, в Стокгольме. Несмотря на упорные попытки выбросить его из головы, меня все время беспокоила мысль о Кевине Юханссоне.

Фейсбук ничем помочь мне не смог. Среди множества пользователей с таким именем вычислить двоюродного племянника невозможно, и номер его телефона мне тоже не удалось раздобыть. Ни телефона Кевина, ни его мамы по имени Лизетт, проживающей по документам по тому же адресу. В конце концов я решила написать письмо. Несколько простых строчек о нашем родстве, завершающихся вопросом, не хочет ли он встретиться. Но, занеся руку над почтовым ящиком, я остановилась, внезапно осознав, что таким образом я утрачу контроль. Вдруг он не ответит – что мне тогда делать?

Я понимаю, что Кевин стал навязчивой идеей. Он – желанная, но неожиданная находка, отклонение от маршрута в поиске родной души – хотя есть родственники поближе, с которыми мне следовало бы пообщаться. Теперь я часто просыпаюсь с ощущением, что мне надо позвонить матери. Порыв очень быстро проходит, уступая место гордости, утверждающей, будто это она должна мне позвонить. Конечно, я сама попросила маму оставить меня в покое, но раз в жизни ей не помешало бы проявить хоть немного настойчивости.

Ветка метро заканчивается выходом на поверхность, и я схожу на перрон. Пройдя мимо скульптуры Карла Фредрика Рейтерсверда, изображающей завязанный пистолет, спускаюсь вниз по лестнице. Слава Богу, что я взяла с собой зонтик. Цифровая карта указывает мне дорогу. В такую погоду, похоже, все сидят по домам, мне практически никто не встретился по дороге, и вот, спустя несколько минут я у цели. Ряд выцветших бетонных многоэтажек – типичный пример массового жилищного строительства. Почти на всех ярко-желтых балконах, которые тщетно пытаются оживить собой фасады, установлены спутниковые антенны. Дверь в подъезд открывает женщина в хиджабе с детской коляской – я помогаю ей выйти и после этого захожу в дом. Стряхивая воду с зонта, останавливаюсь перед табличкой с номерами квартир в подъезде. Кевин и Лизетт живут на девятом этаже. Отбросив последние сомнения, направляюсь к лифту. Лифт весь расписан, и по пути наверх сердце начинает учащенно биться. «Привет, я двоюродная сестра твоего отца. Привет, меня зовут Виктория, я приехала рассказать, что прихожусь двоюродной сестрой твоему умершему отцу. Привет, я хожу на психотерапию и выяснила, что ты – мой единственный родственник. Можно войти?»