Ее звали княжна Тараканова - [2]

Среди сведений принципиальных — обстоятельств рождения и жизни, смены имен и политических демаршей, воззваний к коронованным особам и попыток отвести глаза следствию в Петербурге — заинтересовавшая меня подробность была ничтожной: где находилась самозванка в год и месяц, когда писался сердюковский портрет? Всего-навсего. При поденной росписи ее жизни, переписки, встреч, переездов, на составление которой не поскупились историки, это и вовсе представлялось пустяком. Разве что придется заглянуть в оригиналы публиковавшихся документов, найти то, что, вполне естественно, не представило интереса для других исследователей.

Только — и это выглядело невероятным! — нигде, ни в каком архиве и фонде знаменитого, во всех мелочах изученного, целиком воспроизведенного в печати дела Таракановой не существовало. Ни сейчас, ни столетием раньше. В этом легко убедиться, обратившись к нашим архивным хранениям. Но об этом можно было узнать и раньше, внимательнее вчитавшись в опубликованные материалы.

В сносках полустертой росписи затаившегося в конце страниц петита призрачно и упорно скользило — к сожалению, оригинал данного документа не сохранился; к сожалению, протоколов следствия нет — показания обвиняемой приводятся в пересказе следователя; к сожалению, — или, пожалуй, и без сожаления, — можно привести только приблизительное содержание тех или иных писем: их судьба остается невыясненной.

Правда, личность следователя не вызывает никаких сомнений: добр, честен, благороден. Правда, соответствие копии несуществующему оригиналу тем более не подлежит сомнению: да и как может быть иначе в изданиях вроде Сборников Русского Исторического общества или Чтений Общества истории и древностей российских? Но вот что случилось с оригиналами, откуда родилась уверенность в соответствии им копий, для чего было публиковать непроверенные самими исследователями повторения — эти вопросы никем и никак не поднимались. Доверие к пустоте совсем необычно даже для прошлых веков, даже для того этапа исторической науки, когда ученые еще только начинали сознавать значение подлинности документа, ценности его действительного содержания.

В поисках ответа на эти вопросы «благополучные» публикации начинали терять свою «благополучность». Каждая подробность заставляла настораживаться, каждое расхождение приобретало какой-то смысл: как-никак собственно публикаций вообще не было.

Есть неточности случайные, непроизвольные, ускользнувшие от внимания увлекшегося или не слишком скрупулезного в своем методе исследования историка. Есть неточности, необходимые для утверждения концепции исследователя, конечно, тем самым натянутой, конечно, тем самым теряющей свой научный смысл. Но здесь и речи не могло быть о небрежности или ничтожной, только самым узким специалистам приметной натяжки. Это была сознательная позиция признания условных посылок. Но зачем? Ради какой-то безусловно сомнительной исторической личности, слишком явной авантюристки — так много внимания и так много натяжек. Но настороженное подозрение вело и к другому выводу.

В многословных и подчас сбивчивых толкованиях статей выяснялись различные позиции, борьба точек зрения, убеждений, по сути лишь формально связанных с Таракановой. Имя Таракановой служило в чем-то предлогом, в чем-то поводом: настоящий подтекст сражений оставался скрытым. Но ведь верно и то, что жар этой научной полемики перекликался с жаром откликов на картину Флавицкого — все развернулось в одни и те же годы, — причем откликов самых обыкновенных зрителей, людей, бесконечно далеких от специфики и тонкостей исторических проблем.

А что, если — рождавшаяся мысль в первый момент представлялась совершенно нелепой, — что, если афере Таракановой в истории соответствовала и афера Таракановой в исторической литературе?

Глава 1 Партия в шахматы

И все-таки сначала были встречи — иначе не назвать! — случайные, редкие, необязательные для памяти, как пометки на рассыпавшихся листках старого календаря, в путанице лет, обстоятельств, впечатлений.

…Третьяковская галерея. Сумрачная зала с зеленоватыми стенами. Неохотно пробивающийся сквозь стеклянный потолок скупой зимний свет. И внутри огромной, густо позолоченной рамы тюремные нары. Морозный поток воды из зарешеченного окна. Откинувшаяся к стене девушка в бархатном платье. Крысы, множество крыс, карабкающихся к ее ногам. Чье воображение в детстве могло остаться равнодушным к этой картине! «Княжна Тараканова». Еще без своей истории, без подробностей биографии. Просто вот эта черноволосая девушка, эта заплесневевшая камера и неотвратимая смерть.

…Студенческие годы. Нескончаемые лекции по истории искусств. В разделе России XIX века живописец Константин Флавицкий. Блистательно пройденный курс в Академии художеств. Пенсионерство в Италии. Тогда же звание профессора — загодя, в предвидении будущего: разве такой талант нуждается в подтверждении? И через полтора года по возвращении на родину смерть от чахотки после первой и единственной написанной картины — «Княжны Таракановой». Драма героини — драма автора!

Или другое. Научный зал в Исторической библиотеке. Привычный стол у желтеющей стены. И за широким раствором окон год за годом, в неслышной смене дождей и снега, полуисчезнувшие монастырские постройки, расплывшиеся в перестройках очертания собора, келий и упрямая легенда о «потаенной» монахине, скрытой здесь без малого на сорок лет, — бывшей княжне Таракановой. Говорят, факты — упрямая вещь. А легенды? Те самые, которым можно верить, а можно и не верить, — все зависит от тебя самого. Как заставить память уйти от них?