Ее звали Ева - [3]

Стоя у окна, она смотрит на мелкие усовершенствования, что были произведены по ее рекомендациям с тех пор, как она переселилась в частную лечебницу, в начале года, после неудачного падения. Как же похорошел – всего за один сезон! – цветочный бордюр. Сейчас, на исходе жаркого лета, в нем пылают кроваво-красные японские гладиолусы, оранжевые цветки гелениума и бордовые подсолнухи. Весной под древним дубом раскинется ковер из белых нарциссов, а пока тот уголок сада расцвечивают миниатюрные розовые головки цикламена.

А нужно ли мне притворяться, что я не помню латинского названия полыни обыкновенной или когда лучше высаживать в грунт луковицы тюльпанов? Должна я вести себя так, будто все эти по крупицам накопленные знания теперь навсегда потеряны для меня?

Садовник сметает в кучи опавшие листья, затем загребает их двумя дощечками и кладет в тачку. Эвелин видит, что в дальнем уголке сада вьется тонкая струйка дыма.

Ему следовало бы пустить листья на компост, думает она. Лиственный перегной – отличное удобрение для садовых растений. У меня с его помощью принялись ландыши в не самых благодатных местечках.

Однако скоро с послеобеденным визитом явится Пэт, и она должна быть готова. Эвелин приглаживает волосы, распушившиеся от шампуня, которым она моет голову раз в неделю, и смотрит на свое отражение в зеркале туалетного столика, что стоял в спальне ее матери, сколько она себя помнила – должно быть, лет девяносто. Самому столику уж точно больше ста пятидесяти лет. Трехстворчатое зеркало в раме из красного дерева. В средней части столика есть выдвижной ящичек, в котором Эвелин хранит шпильки и всякие разные пуговицы. Она открывает его каждый день после того, как санитарка вытрет в комнате пыль: проверяет, на месте ли одна особенная пуговица, которую она прячет в маленькой коробочке.

На полированной поверхности столика по бокам лежат льняные салфетки, расшитые одной давно почившей родственницей. На них щетки для волос с серебряными спинками и массивная шляпная булавка – якобы старинное приспособление для вскрытия писем, как говорит всем Эвелин. Окружающие ни за что не догадались бы, для каких целей ей выдали эту вещицу, и, слыша их комментарии по поводу неизящности булавки, Эвелин посмеивается про себя. На салфетке посередине – зеркальце с серебряной спинкой, на котором, как и на щетках, выгравированы инициалы М.М.Х.

– Мамины инициалы: Марьянна Мария Хатчинсон, – бормочет Эвелин, кончиком пальца обводя витиеватые буквы. Она подносит щетку под нос, и ей кажется, что она улавливает застрявший в щетинках слабый аромат лавандовой воды.

Эвелин часто думает о маме, когда сидит перед зеркалом, расчесывая волосы, припудривая нос и нанося на лицо холодный крем.

– У леди всегда должен быть при себе свежий носовой платок, – говорила ее элегантная мама, журя стоявшую перед ней девочку с травинками в волосах и содранными коленками. Она доставала из кармана чистый батистовый платочек с кружевной отделкой и принималась вытирать чумазое личико дочери.

У Эвелин до сих пор имелось несколько ажурных носовых платочков, но она их носила скорее для внешнего эффекта, а не из практических соображений: платочек можно сунуть под манжету или опустить в сумочку вместе с запиской. Теперь в ходу бумажные салфетки. Удобно, но только если применять их по прямому назначению, думает Эвелин. Если обронить на пол бумажную салфетку, ничего, кроме микробов, не передашь. Люди будут от нее шарахаться; в лучшем случае выбросят в урну.

Она напоследок еще раз бросает взгляд в зеркало, убеждаясь, что выглядит вполне пристойно. Волосы аккуратно уложены, на губах – красная помада. Эвелин промокает губы, чтобы помада случайно не размазалась. Ныне следы помады на чашках – обычное дело. Однако смявшийся воротник блузки она не вытаскивает поверх кардигана – пусть Пэт сама поправит.

Опираясь на ходунки, Эвелин поднимается из-за туалетного столика и осматривает комнату: проверяет, все ли ящики задвинуты. Какое счастье, что ей позволили взять сюда свою мебель и она избавлена от необходимости мириться со шкафами и столами из светлого дуба или бука, которые стоят почти во всех остальных комнатах. Привезти кровать, конечно, не разрешили. В лечебнице для пациентов приготовлены специальные койки, которые при необходимости можно регулировать в соответствии с недугами стариков. И Эвелин теперь спит на колыхающемся водяном матрасе, смягчающем боль в ее ноющих костях. Порой по ночам, когда она ворочается и матрас, булькая, подстраивается под контуры ее тела, ей кажется, что он с ней беседует. Но вся остальная мебель – из темного красного дерева, со следами талька (им затирать пятна куда удобнее, чем бумагой); поблескивая, она сообщает ей, прикасались ли к нему чужие руки. Комод, тумбочка, туалетный столик и зеркало – это ее давние друзья, излучающие тепло домашнего очага.

Последний взгляд вокруг убеждает Эвелин, что по ее возвращении здесь все будет так, как она оставила. Эвелин прощается с красивым мужчиной на фотографии в серебряной рамке, что стоит на тумбочке, проверяет, на месте ли фото, которое она прячет на дне выдвижного ящика, и затем, толкая перед собой ходунки, нетвердым шаркающим шагом выходит в коридор, чтобы встретить племянницу.