Едва слышный гул. Введение в философию звука - [34]
Существует излишек голоса во внешнем ввиду его прямого, беззащитного перехода во внутреннее; и есть излишек голоса, исходящего изнутри, который раскрывает слишком много всего отличного от того, чего бы нам хотелось[134].
Эта интонация умолчания, этот ничтожный избыток, восходящий у Лакана к античному атомизму, и является подлинным героем повествования Долара: «Внутри слышимых голосов находится неслышный, так сказать, беззвучный голос»[135]. Этот избыток постоянно проявляется в виде φωνή, противостоящего λόγος и принимающего подчас самые причудливые обличья – от неконтролируемого смеха до детского лепета. Голос снимает дистанцию, он проходит сквозь слушающего, отсюда многочисленные параллели Долара с мелодией, музыкой и, наконец, просто звуком, который противится легко переводимым смыслам.
Бессознательное говорит голосом, «который вовсе не структурирован как язык»[136], и рядом с языком-структурой возникает тень, которую Лакан называл йазыком (lalangue). Речи как инструменту коммуникации начинает противостоять ее двойник, который, «производя смысл, всегда создает нечто большее, чем обеспечиваемый смысл, его звуки превосходят свой смысл»[137]. Здесь можно найти точки соприкосновения с работами Хайдеггера, и нужно вспомнить о том, что они оказали Лакану важнейшую помощь в понимании природы языка («Когда я говорю о Хайдеггере, а точнее – перевожу его, я стараюсь вернуть произнесенному им слову его суверенное значение»[138]). С проблемами речи и языка традиционно связывают поздние работы Хайдеггера, но вот показательная цитата из лекций, прочитанных еще в конце 1920‐х годов: «Звучание слова не есть знак некоего значения, подобно тому как указатель пути есть знак направления»[139]. Да и некоторые мысли самого Долара выглядят почти хайдеггерианскими: «Все, что мы можем сказать, весит слишком мало по сравнению с молчанием»[140]. Однако Долар никогда не отказывается от инструментария Фрейда и Лакана, подчеркивая его эффективность для рассматриваемой темы, ведь голос всегда играл в психоанализе особую роль. В каком-то смысле психоанализ – это и есть голос.
Особое внимание здесь привлекает речь без источника – акусматический голос. Долар много пишет о вездесущем гласе ветхозаветного Бога, а также о голосе матери, который целыми днями слышит нерожденный младенец. При этом один из его примеров несколько «компрометирует» приведенные выше выводы и заставляет вспомнить работы Деррида, в полемике с которым сформулировано большинство из них. Речь об уже упоминавшемся эпизоде из романа Пруста, в котором герой изумляется, впервые услышав в телефонной трубке голос бабушки. Долар описывает эту автономию звучащего голоса как ту самую точку расщепления на реальное присутствие и зов тотальной неясности, которую в действительности можно обнаружить, вслушавшись в любой голос. Психоанализ, техника и письмо – общеизвестный сюжет, однако Долар в этом случае не дает никаких комментариев. Удивительно, но он выбирает для своей аргументации именно этот эпизод, который легко может быть прочитан в дерридианском ключе. При этом в других главах Долар жестко разделяет «живую» и «записанную» речь, и главной причиной сохранения этой границы служит вполне очевидная причина:
психоанализ – одна из тех вещей, которая реализуема исключительно посредством viva voce, живого голоса, в живом присутствии анализируемого и аналитика. Их связь – это связь голоса (анализ в письменной форме или даже по телефону никогда не будет работать)[141].
Именно по этой причине проблема звукозаписи оказывается периферийной для Долара: серьезный разговор на эту тему, возможно, потребовал бы если не переписывания главы о метафизике голоса, то как минимум внесения в нее важных корректив. «Лишь голос, который абсолютно молчалив, может перекрыть все другие голоса»[142], – неоднократно подчеркивает Долар. Тем любопытнее обратить внимание на его собственные умолчания, ведь поиск недосказанностей и недомолвок – это не посторонние для психоанализа и, разумеется, самого Долара сюжеты. Вот еще одна цитата:
Резонанс – это место голоса, который вовсе не является первичным данным, втиснутым в шаблон означающего, это продукт означающего как такового, его собственный Другой, его собственное эхо, резонанс его вмешательства. Если голос подразумевает возвратность, в той мере, насколько его резонанс возвращается от Другого, то это возвратность без я – подходящее название для обозначения субъекта[143].
Эта мысль предстает как последовательное продолжение сказанного ранее, но любопытно, что Долар здесь вплотную подходит к проблеме, которую за несколько лет до него поднял Нанси, оттолкнувшись (что весьма примечательно) от тех же самых мыслей Лакана об отзвуке и резонансе. Только у Нанси в теме расщепления звука и смысла совсем иначе расставлены акценты: он размышляет о том, что любой отзвук – это в конечном счете «резонанс бытия», но одновременно и «бытие резонансом». Иными словами, подлинное вслушивание – это еще и становление звуком. Сам вслушивающийся субъект для Нанси – это не субъект психоанализа и даже не феноменологический субъект: «возможно, это вообще не субъект, а лишь место резонанса»
