Эдуард Зюсс - [11]

Деятельность Зюсса обратила на себя внимание ученых и открыла ему доступ в венский придворный Минералогический кабинет. В то время молодой человек, хорошо владевший английским и французским языками и могущий вести переписку, был большой редкостью, и Зюссу охотно поручали ту или иную работу.

В октябре 1850 года он начал слушать лекции: по строительному искусству, по химии и практической геометрии — в политехникуме, и по теоретической астрономии — в университете. Он сдал испытание по механике. Сношения с Безардом возобновились. Последний пригласил Зюсса и еще нескольких студентов приходить к нему три раза в неделю на дом. Он обещал об'яснять новые машины, а Зюсс должен был учить студентов английскому языку, чтобы они могли понимать специальные журналы. Занятия проходили успешно.

В это время в Вене появился спрос на лакированную кожу, и Зюсс построил на фабрике отца шесть новых печей для лакировки. Но интересы его попрежнему были связаны с музеем.

В дни реакции

Однажды, в начале декабря 1850 года, отец Зюсса шел по улице. Его остановили и предупредили, что завтра у него будет обыск. Он вернулся домой. Семья все пересмотрела, но ничего подозрительного не нашла, кроме нескольких журналов и карикатур 1848 года. Эдуард на вопросы отца заявил, что он ни в каких запрещенных обществах или делах участия не принимал. Обыск, произведенный через три дня, ничего не обнаружил; но из стола Эдуарда забрали все бумаги.

В политехникуме отсутствовали Безард и некоторые товарищи Зюсса; по слухам, они были арестованы. 16 декабря в половине седьмого утра Эдуарда Зюсса арестовали. Полицейский чиновник, в сопровождении другого чина, повел его под руку в мрачное здание в переулке Штерн, где раньше помещался женский монастырь, а теперь был расположен полицейский штаб. Народная молва называла его «отель Штерн». Когда Эдуарда вели по обширному двору, один из гулявших там арестантов воскликнул: «Вот гувернантка опять привела воспитанника». В канцелярии составили протокол. Эдуарда раздели, отобрали часы и запонки и затем повели на несколько этажей вниз. В темном коридоре открыли тяжелую дверь камеры, из глубины которой раздался возглас: «Нас уже шестеро, нет места!», но Зюсса втолкнули и быстро заперли дверь на замок.

Эдуард остановился у дверей, привыкая к мраку. Ему, не раз посещавшему рудники, казалось, что он попал в глубокую шахту. Свет проникал сверху через два небольших отверстия с толстыми решетками. Справа от дверей, вглубь, тянулись нары, на которых лежало несколько едва различимых фигур. У стены под окнами стояли тяжелые обрубки дерева, заменявшие стол и стулья. Слева в углу, в квадратном ящике, стоял ушат.

— Вы политический? — раздался вопрос из глубины камеры.

— Я студент, — ответил Эдуард.

— Тогда идите сюда ко мне.

В это время дверь открылась и позвали студента Бауэра. С нар поднялся человек и вышел. Сорок или пятьдесят лет спустя этот Бауэр представился Зюссу, отрекомендовавшись отставным венгерским железнодорожным инспектором.

У самых дверей камеры расположились двое рабочих — отец и сын, обвиненные в краже со взломом. Они, рыдая, уверяли в своей невиновности, об'ясняясь с окружающими на трудно понимаемом наречии.

Пятое место занимал Бауэр, которого сменил Зюсс. Это место ему указал шестой заключенный, который был старостой камеры и занимал место в углу. Староста вежливым жестом пригласил Зюсса присесть на нары возле себя. После некоторого молчания он спросил, говорит ли Зюсс по-французски, и, получив утвердительный ответ, разразился потоком слов, обрадованный тем, что нашел слушателя. Он рассказал Зюссу, что был мальчиком для всяких услуг у русской княгини и вот, волею судеб, очутился в тюрьме.

Обед в тюрьме состоял из большой миски картофеля или овощей, в которую каждый погружал свою деревянную ложку. Счастливцам удавалось поймать и кусочек мяса.

На третий день Зюсса вызвали в военный суд, помещавшийся в верхнем этаже этого же здания. Подавленное состояние Зюсса резко изменилось. Он словно очнулся после оглушившего его удара. Негодование на то, что его без всяких причин бросили в тюрьму, рассеяло мрачные мысли и влило в него бодрость и энергию. В своих воспоминаниях он пишет, что, пожалуй, никогда не чувствовал себя более свободным и сильным, чем в те минуты, когда шел под стражей на суд.

Его ввели в длинную комнату со сводчатым потолком. Председательствовал аудитор. Возле него на столике стояло распятие и две зажженные свечи. По длинным сторонам большого стола сидело по два представителя разных военных чинов, от командира до рядового. Эти старые седые судьи были, повидимому, взяты из корпуса инвалидов.

— Знаете ли вы NN? — после обычных вопросов спросил аудитор.

— Нет!

— Вы действительно не знаете?

— Честное слово, нет!

— Вы должны дать присягу.

Обращаясь к судьям, Зюсс сказал, что если они сами честные люди, то не имеют права сомневаться в честном слове студента.

— Я буду присягать потому, — заявил Зюсс, — что закон предписывает это, но не потому, что я ставлю присягу выше честного слова.

Затем он подошел к распятию и произнес слова присяги.