Эдо и Эйнам - [10]

Сидел я и молчал в удивлении. Я же намедни сказал ему прямо, что возвращаюсь домой, а значит, что не буду этой ночью в доме Грайфенбахов, почему же он пришел? И еще больше дивился я, что оставил он жену одну-одинешеньку такой лунной ночью, хоть и явила ему луна силу свою. Сказал Гамзо: удивляетесь вы, что оставил я Гемулу одну. Сказал я: и впрямь удивляюсь я, что оставили жену одну. Подмигнул Гамзо не то живым, не то мертвым глазом и сказал: сейчас, даже если пробудится Гемула и встанет с постели, не пойдет бродить. Спросил я, не нашел ли он талисман. Сказал Гамзо: не нашел я талисмана. Сказал я: как же вы покинули жену? Поклялась вам луна головой, что этой ночью оставит вашу жену в покое на ее одре, или превратили вы слово «луна» в покрывало из льна, чтобы спалось лучше? В самом деле, почтенный Гавриэль, откуда у вас такая уверенность? Сказал Гамзо: нашел я лекарство. Сказал я: спросили лекаря, и он выписал лекарство? Сказал Гамзо: лекарей я не спрашивал, не в моем обычае лекарей спрашивать, хоть они названия хворей и их признаки знают, не полагаюсь я на них. На кого я полагаюсь, на того, кто очистил все суставы Писанием, ибо он нашел исцеленье для каждого сустава, и тем более для того, в чем душа держится. Сказал я ему, Гамзо: значит, нашли вы такого человека, и он дал Гемуле лекарство. Сказал Гамзо: лекарство было уже приготовлено. Дело было так: учился я в семинарии у рабби Шмуэля Розенберга в Инсдорфе. Пришла к рабби женщина и рассказала, что живет у нее жилец, больной сердцем и одержимый луной, и он каждый месяц в новолуние вылезает через окно на крышу и жизнью рискует, ибо, коль пробудится во время ночного хождения, может быть, упадет и разобьется. Спрашивали лекарей, но лекарства не нашли. Сказал ей рабби Шмуэль: возьми одежку потолще, окуни ее в холодную воду, пока она насквозь не промокнет, и положи ее перед кроватью жильца. Как он встанет с постели, ступит ногами на холодную одежку — пробудится от прохлады и вернется в постель. Так она поступила, и тот исцелился. Этой ночью и я так поступил, и я уверен, что, коль пробудится Гемула, — вернется в постель. Сидел я и дивился его речам. Если это — лечебное средство, почему раньше не воспользовался им Гамзо? Почуял Гамзо и сказал: вы дивитесь, почему я медлил до сих пор. Сказал я: не удивляюсь. От преданности сверхъестественным средствам не подумали вы о естественных. Сказал Гамзо: на это я могу ответить двояко: во-первых, и волшебные средства тоже лекарства. Однажды я заболел в пути и вылечился с их помощью. Вернулся я в Европу и рассказал об этом опытным врачам, и они сказали мне: средства, которыми ты исцелился, это лекарства, и раньше ими лечили, пока не нашли лекарства получше и не оставили те. А почему медлил я с этим средством — забыл я о нем по воле небес. Заступился Господь за честь того праведника, которого я оставил и пошел учиться у других учителей. А как я вспомнил об этом средстве — случай подвернулся, и вспомнил я. Сел я зашить прореху в одежке. Сидел я с одежкой в руках и вдруг вспомнил то, что вспомнил. Вскочил я, окунул одежку в воду, а когда она пропиталась водой, простер ее у кровати Гемулы.

Сейчас, сказал я Гамзо, задам вам детский вопрос. Вы не застали меня дома и пришли сюда? Сказал Гамзо: не был я у вас дома и сюда не думал приходить. Сказал я: однако пришли. Сказал Гамзо: пришел, но невольно пришел. Сказал я ему: видите, почтенный Гавриэль, ваше сердце надежнее вас, оно привело вас сюда, чтобы исполнить обещанное и сообщить мне о здравии супруги вашей. Сказал Гамзо: дело было так. Сижу я дома и вижу: спит Гемула. Сказал я себе: сейчас, когда Гемула спит, схожу-ка я и навещу Эмрами. Проверил я одежку перед ее кроватью, пропитал ее влагой и снова постелил и пошел себе. Иду я себе и думаю: Эмрами родился в Иерусалиме и вырос в Иерусалиме, сорок-пятьдесят лет жил вне Святой земли, и все, что он нажил за эти сорок-пятьдесят лет, с чем он вернулся в родные места, это малая внучка и немного книг на иврите. Так я рассуждал о нем, а потом мысль перешла к другим уроженцам Страны Израиля, что спустились за ее пределы сорок-пятьдесят лет назад от опостылевшей им жизни в Стране Израиля во имя жизни с достатком за ее пределами. Одни преуспели, другие разбогатели, пришла беда, и лишились они всего и вернулись в Страну Израиля. Сейчас жалуются они и сердятся, что чуждается их страна. Жалобы их я слышу, страданий не вижу. Внезапно раздается крик. Иду я на крик и вижу, девушка говорит парню: милый Гюнтер, милый Гюнтер, ты жив? Не зарезал тебя араб? А дело было так: гуляли парень с девушкой по ложбинам вне стен города, повстречался им араб и стал приставать. Прикрикнул на него парень и прогнал. Выхватил араб нож и пригрозил ему. Испугалась девушка: она была убеждена, что тот пырнул ее любимого. Так сбился я с дороги и внезапно заметил, что стою я в долине. Стою я, дивлюсь: почему я тут оказался? Ведь я собирался к Эмрами, а оказался вон где, у этого дома оказался. Вы, может, поймете, я не пойму, как и вечор не понял, почему пришел сюда. Сказал я ему и ответствовал: не так ли учили мудрецы наши: «Ноги несут туда, где суждено человеку оказаться, только не всегда человек знает, зачем он там требуется». Сказал Гамзо: именно так — где человеку суждено быть, туда и несут его ноги. Хочет он или не хочет, а ноги несут его. Меня часто спрашивают: как оказались у тебя песнопения владыки Эдиэля. И вы спрашивали. И если вслух не спрашивали, наверняка про себя спрашивали. Сказал я: спрашивал я или не спрашивал, но вы мне не рассказали, как было дело. Сказал Гамзо: если желаете, расскажу. Сказал я: если желаете, расскажите. Сказал Гамзо: раз пришел я в одну деревню, а уйти никак не могу — не несут меня ноги, и все тут. Говорю я сам себе: чего ради задерживаться в такой захолустной деревне, где евреи немощны в Учении и угнетены нищетой, кормятся впроголодь плодами земли и тем, что скупают у иноверцев плоды дерев и продают купцам в городе. И у таких людей ты ищешь книги? Тем временем наступает суббота. Остановился я у корзинщика, что плел корзины для смокв и фиников. Пошел я с ним в Дом молитвы, срубленный из потемневших от времени пальмовых стволов. Собрались там все прихожане, разулись, зажгли глиняные лампады, и сели и прочли Песнь Песней, и встали и прочли гимн субботнего дня, и сказали «Он милосерд», как в будние дни, и вознесли субботнюю молитву на свой лад, непривычный нашим ушам, но для еврейского сердца привлекательный. Так и прочие их обычаи, которые восприяли они от своих отцов и праотцев, а те — от изгнанников иерусалимских, что изгнал Навуходоносор, царь Вавилонский, а они и основали этот Дом молитвы. Когда изгнал Навуходоносор сынов Израиля из Иерусалима, велел он снять все жернова в Стране Израиля и велел водрузить их на плечи юношей. Взвалили юноши жернова на плечи и ушли в изгнание. И о них говорил Иеремия: «Юноши влекут