Единство и одиночество: Курс политической философии Нового времени - [110]
Разумеется, если рассматривать римский или спартанский идеал Руссо как готовую модель, насильственно наложенную на общество, то симпатии он не вызовет. Робеспьер, со своим «Праздником Верховного Существа», действительно близко подошел к тоталитарному моделированию общества. Но у Руссо этого нет — он, напротив, подчеркивает спонтанный, эмоциональный характер объединения воль, их основу в нравах людей. Конечно, он рисует крайний случай — мы вряд ли сегодня хотели и могли бы жить в государстве, устроенном по спартанскому образцу. Но мы, конечно, могли бы жить по общезначимым, а не случайным законам, вместе с другими решать свою судьбу, если бы все тот же деспотизм не вытеснял нас в гетто «частной жизни». (Кстати говоря, о деспотизме, мы имеем в виду не только личную власть, но и власть общественного мнения: когда в веке Токвиль и ДжСт. Милль будут критиковать «тиранию большинства», думая, что задевают и Руссо, то на деле они имеют в нем предшественника. «Общество» травило Руссо, а он его параноидально боялся — поэтому и развивал теории естественного одиночества человека. Свободное государство как раз и выступает как спасение одинокого индивида от деспотизма общества — просто в то время еще не существовало понятийное различие общества и государства, и Руссо говорит просто о «людях», о своих «преследователях».)
Г. Влияние Руссо
Влияние Руссо огромно. Главное влияние он оказал на следующее за собой поколение. Именно у Руссо взял Кант основной принцип своей этической философии — понимание свободы как надприродной автономии и потому как сверхзадачи. Наследники Канта — немецкие идеалисты — сохранили это понимание свободы. Но в отличие от Канта, они — прежде всего Фихте и Гегель — всерьез восприняли абсолютный республиканизм Руссо. Именно под влиянием Руссо эти мыслители сделали государство главным этическим приоритетом. Это важно не упускать из виду, иначе национализм Фихте и этатизм Гегеля останутся непонятным и будут вызывать упреки в «тоталитаризме». На деле, хотя и Фихте, и Гегель видоизменяют конкретный тип республики, описанный Руссо, приближая его к современной им действительности, их оценка государства вытекает из руссоистской критики буржуазного индивидуализма и руссоистского же понимания свободы как коллективного единства.
Наряду со спекулятивной философией, Руссо решающим образом повлиял и на эстетически — философское движение романтизма. Об этом влиянии знают все, но слишком часто его понимают в духе проповеди близости к природе и непосредственности. На самом деле, как мы видели, Руссо пишет именно о потере природного, и романтики заимствуют у него как бесконечную ностальгию, так и бесконечную практическую задачу, которую многие из них, следуя позднему Канту, предполагают разрешить через искусство, а не через политику.
Общеизвестно также, что Руссо был основным вдохновителем Французской революции. Оно и неудивительно — мы видели, что в его творчестве, пусть на заднем плане, звучат откровенные призывы к революции. Особенно важно, что Руссо обозначил и выразил тот внутренний конфликт, разрыв эпохи Просвещения, который вскоре приобрел характер политического кризиса. Впрочем, влияние Руссо на французских революционеров не надо преувеличивать: они читали и других авторов, например Монтескье и Локка. Как мы далее увидим, главный теоретик Французской революции, Эммануэль Сийес, виртуозно скомбинировал политическое учение Руссо с более умеренными доктринами, приспособив его тем самым к реальности и придав откровенно буржуазный характер.
Мы видели, что Руссо, со своим сентиментализмом и жалостью, предвосхитил уже социалистическую программу. Во время Французской революции роль этой программы была невелика, ее проводили, очень нерешительно, только якобинцы, а затем, во время Директории, к ней обращались якобинские еретики из круга Бабефа. Ханна Арендт, в книге «О революции», яростно критикует якобинцев за их политику жалости, но при этом очень ясно и верно показывает, что эта радикально эгалитаристская программа вытекает из учения Руссо, не столько даже из политики «Общественного договора», сколько из антропологии «Рассуждения о неравенстве».
Влияние Руссо не прекратилось и позднее — оно лишь стало более опосредованным. Нетрудно увидеть влияние Руссо на младогегельянство, которое противопоставило разрыв и кризис гегелевской попытке примирения. Многие моменты учения Маркса, например учение об идеологии, реконструкция исторического прогресса, прямо восходят ко второму «Рассуждению».
Ницше, который Руссо ненавидел как истерика и актера, на самом деле продолжает Руссо методологически, вскрывая искусственность и сконструированность человеческих установлений, таких как мораль и религия. «Генеалогия морали» всецело находится в традиции критических реконструкций, идущей от второго «Рассуждения».
В XX веке слава Руссо несколько померкла, так как его место заняли Маркс и Ницше. А Ницше, занимая его место, еще и подверг его запоминающейся критике. Так, я уже упомянул критику Руссо Ханной Арендт, крупнейшим политическим философом XX века. Линии этой атаки почти буквально заимствованы у Ницше.
Какую форму может принять радикальная политика в то время, когда заброшены революционные проекты прошлого? В свете недавних восстаний против неолиберального капиталистического строя, Сол Ньюман утверждает, сейчас наш современный политический горизонт формирует пост анархизм. В этой книге Ньюман развивает оригинальную политическую теорию антиавторитарной политики, которая начинается, а не заканчивается анархией. Опираясь на ряд неортодоксальных мыслителей, включая Штирнера и Фуко, автор не только исследует текущие условия для радикальной политической мысли и действий, но и предлагает новые формы политики в стремлении к автономной жизни. По мере того, как обнажается нигилизм и пустота политического и экономического порядка, постанархизм предлагает нам подлинный освободительный потенциал.
После распада Советского Союза страны бывшего социалистического лагеря вступили в новую историческую эпоху. Эйфория от краха тоталитарных режимов побудила исследователей 1990-х годов описывать будущую траекторию развития этих стран в терминах либеральной демократии, но вскоре выяснилось, что политическая реальность не оправдала всеобщих надежд на ускоренную демократизацию региона. Ситуация транзита породила режимы, которые невозможно однозначно категоризировать с помощью традиционного либерального дискурса.
Серия «Фигуры Философии» – это библиотека интеллектуальной литературы, где представлены наиболее значимые мыслители XX–XXI веков, оказавшие колоссальное влияние на различные дискурсы современности. Книги серии – способ освоиться и сориентироваться в актуальном интеллектуальном пространстве. Неподражаемый Славой Жижек устраивает читателю захватывающее путешествие по Событию – одному из центральных концептов современной философии. Эта книга Жижека, как и всегда, полна всевозможных культурных отсылок, в том числе к современному кинематографу, пестрит фирменными анекдотами на грани – или за гранью – приличия, погружена в историко-философский конекст и – при всей легкости изложения – глубока и проницательна.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919), самый парадоксальный, бездонный и неожиданный русский мыслитель и литератор. Он широко известен как писатель, автор статей о судьбах России, о крупнейших русских философах, деятелях культуры. В настоящем сборнике представлены наиболее значительные его работы о Ф. Достоевском, К. Леонтьеве, Вл. Соловьеве, Н. Бердяеве, П. Флоренском и других русских мыслителях, их религиозно-философских, социальных и эстетических воззрениях.
Перед вами первая книга на русском языке, специально посвященная теме научно-философского осмысления терроризма смертников — одной из загадочных форм современного экстремизма. На основе аналитического обзора ключевых социологических и политологических теорий, сложившихся на Западе, и критики западной научной методологии предлагаются новые пути осмысления этого феномена (в контексте радикального ислама), в котором обнаруживаются некоторые метафизические и социокультурные причины цивилизационного порядка.
Энди Мерифилд вдыхает новую жизнь в марксистскую теорию. Книга представляет марксизм, выходящий за рамки дебатов о классе, роли государства и диктатуре пролетариата. Избегая формалистской критики, Мерифилд выступает за пересмотр марксизма и его потенциала, применяя к марксистскому мышлению ранее неисследованные подходы. Это позволяет открыть новые – жизненно важные – пути развития политического активизма и дебатов. Читателю открывается марксизм XXI века, который впечатляет новыми возможностями для политической деятельности.