Единственный свидетель - Бог: повести - [37]

В скором времени Русиновский присмотрел и для средней дочери Марыли пристойного человека. Жених, как положено, прислал сватов, потом приехал с родителями, знатно были отмечены сговор и заручины, уже мать начала перебирать в сундуке приданое, уже назначили день свадьбы и широко известили родню, друзей и приятелей дома, как накануне девичника Марыля исчезла. Впустую кричали ее в лесу, впустую искали на болоте — никакого следа. Самые мрачные мысли рвали родителям сердце: мать была на грани безумия, отец в одну неделю сседел. Наконец через месяц собрались в костел на поминание — и вот в это время пришло известие, которое ошеломило семью больше, чем таинственное исчезновение; дочь жива, здорова, сидит послушницей в виленском монастыре доминиканок. Собрав обоз, родители помчались в столицу, пробились в монастырь, отыскали Марылю, кричали на нее, отец и рукой приложился, потом, стоя перед дочерью на коленях, молили вернуться — бесполезно. Марыля отвечала, что выше ее сил терпеть мучительство семейной жизнью и что счастье она отыскала в посвящении своего сердца Иисусу Христу — единственному высокородному жениху на свете.

Вместе с отцом и матерью становилась на колени и младшая дочь Русиновских Ядвига, которая тоже умоляла сестру и целовала ей ноги, прося о жалости к матери. Однако Марыля смотрела на родителей и сестру с тем бессильным сочувствием, с каким глядят на слепых.

Убитые сумасбодством дочери, Русиновские вернулись на свой двор. О Марыле не говорили, словно вычеркнули ее из жизни, но на всех родительских беседах, снах, даже на взглядах на входную дверь лежала тень затаенной тоски. Следующим летом — а был это год 1497 — случился крупный наезд крымских татар, несколько их загонов двигались даже на Лиду. Всю шляхту призвали на коня. Пошла в поход и ошмянская хоругвь, в ее рядах был пан Русиновский. Под Дятловым татар задержали, но немалой ценой: в братскую могилу над Молчадью положили среди тысячи убитых и Русиновского. Приятели привели на двор его коня с притороченными к седлу мечом и доспехами. Скоро и Русиновская, не стерпев печали, отошла на тот свет к мужу.

Хозяйкой двора, назначенного под опеку Матушу, осталась Ядвига. Сироте шел восемнадцатый год. Золотые волосы, яркие синие глаза, благородная стать далеко разнесли славу об Ядвиге. На мужское око представлялась она живым ангелом, явленным на Ошмянщине через божью заботу. Сложилась даже устойчивая молва, что во всем Понеманье не сыскать более красивой девушки. По этой причине, как только прошел год траура по матери, до ворот Русиновской потянулись густой чередой сваты. Ядвига всем отказывала. «Что за двор без рыцаря? — злился на свояченицу Матуш. — От кого дитя понесешь? Кто защитит, если разбой?» — «Сама отобьюсь!» — уверенно отвечала Ядвига. Но пан Матуш усиливал свой натиск и в конце концов победил. Ядвига, которой надоели опекун и зависимость, пошла за бездетного вдовца Ходевича. Тот любил выпить, а, крепко выпив, любил подраться. Распространил он эту свою привычку и на молодую жену. Ядвига прожила с ним два года, как в аду. Неожиданный случай стал для нее избавлением: однажды, когда Ходевич возвращался от соседа после недельного загула, кто-то убил его ударом чекана в лоб. Похоронив мужа, Ядвига вновь поселилась в родных Русиновичах.

Но нет никому на этом свете мира и спокойствия. В скором времени объявилась в Ошмянском повете новая шайка. Хватало тут разбойников и до нее, и приблудных, и местных: поскольку каждый третий хозяин считал за обязанность ободрать на большаке проезжего или прохожего человека, хотя бы сермягу с него снять, если не имел денег. Однако новая стая отличалась от других грабителей звериной жестокостью. Редкий месяц обходился теперь без кровавого преступления. Жалости разбойники не ведали, одинаково вешали на дубах богатого пана и голодного лирника, старуху и дитя. Тьма ворон поселилась вдоль гостинца на Вильно, постоянно получая кровавое угощение. Через два года старый путь обрел новое название — Разбойничий или Черный, последнее — из-за тех мрачных туч, в какие сбивалось воронье. Шляхта закрылась по дворам, лютые волкорезы возросли в цене до стоимости коровы. Но и огороженная плотным частоколом усадьба с дюжиной злых, как черти, собак, не защищала от жестокого нападения. Когда разбойники грабили выбранный двор, все его обитатели лишались жизни, словно смертные муки людей приносили убойцам радость. Зимой жизнь приспокаивалась, но как только сходили снега, вызволялась рунь, выходила на отаву скотина, шайка вновь объявляла о себе мрачными убийствами.

Неотступный, насквозь пронизывающий ужас — вот главное чувство, с каким ошмянские обыватели прожили с 1500 по 1507 год. В Вильно до его милости великого князя Александра слезливым ручьем текли жалобы и просьбы о защите. Таинственность шайки породила суеверные поголоски о призраках, висельниках, оборотнях; услышанные на ночь, эти ошмянские легенды отнимали сон и у мужественного человека. Князь Александр назначил награду за уничтожение татей, постепенно она поднялась до сказочного размера — тысяча золотых. Немало охотников отхватить полпуда золота, помотавшись по дорогам повета, стали жертвами банды, которая укротила их пеньковой петелькой. Наконец дошло до наглого вызова: подорожники не побоялись убить старого ксендза, который легким возком тянулся в Вильно с каким-то делом к епископу. Разгневанный епископ в воскресной проповеди обвинил власти в лени и попустительстве. Князь Александр, потеряв терпение, приказал найти и уничтожить убийц минскому судье Ваньковичу.