Единственный метод - [10]

… Сознание возвращалось медленно, будто нехотя… он словно бы видел себя со стороны — бледного, съежившегося человека в пятнистой одежде, судорожно сжимающего раненую конечность.

Его грубо схватили, прижали к каменной плите, лишив возможности двигаться… боль была ужасающей. Грубый деревянный стилет раздвинул края раны, и на первый взгляд, там не было ничего необычного — только лишь влажная, чуть тронутая гнойной пленкой красноватая плоть. Но тут сгорбленный знахарь достал из своей сумки неширокую деревянную лопатку, и — словно в бездушную мертвую массу, ткнул ей в рану.

Виктора подбросило, изогнуло дугой в тщетной попытке освободиться. Впрочем, рвущая жилы боль была далеко не самым страшным. Он вывернул голову, стараясь не видеть и не запечатлевать в памяти то, что открылось там…

… в широкой, похожей на карман полости, по бокам такой же красной, а дальше — белоснежной, там, где кончались мышцы и начиналась кость — копошились блестящие, ярко-зеленые кольчатые черви. Когда инструмент знахаря открыл их обиталище, твари приподнялись и угрожающе выставили вверх острые, чуть подрагивающие головы.

Знахарь быстро всунул туда нечто, отдаленно напоминающее грубо слепленную желтую таблетку — и тут же закрыл рану, зажав ее края. Тут же метнулись чьи-то ловкие руки, перетянули рану тряпкой, узкой и длинной… он с удивлением опознал в ней старый, до крайности грязный бинт.

— Постойте! Уберите их, уберите… он пытался протестовать, но туземка быстро завязала края бинта и грациозно отпрыгнула в сторону. Будто от зараженного.

Он и есть зараженный…

Держащие его руки внезапно разжались. Солдат испуганно вскочил…

… его сознание по-прежнему двоилось: он чувствовал, что все это происходит с ним — и одновременно видел себя с стороны, стоящего в кольце туземцев и испуганно озирающегося.

Старый колдун что-то сказал. Посмотрел на него, повторил непонятное слово — и ткнул пальцем в сторону лесных зарослей. Виктор недоуменно посмотрел: колдун требует, чтобы он ушел? Жест дикаря недвусмысленно указывал в ту сторону, где осталась база. Но он же слаб, он измучен горячкой, он не сможет пройти даже километра. Да что там километр — и пятьсот метров станет для него сейчас немыслимым расстоянием!

Он нуждается в уходе. Он…

Колдун что-то рявкнул — и молодой дикарь, подскочив, внезапно ударил Виктора в лицо. Она на секунду ослеп, перед глазами поплыло… он снова лежал на камне. Удар был вообще-то несильным, совершенно неопасным для взрослого человека — лишь саднила разбитая губа. Чего они хотят от умирающего? А он ведь умирает, он непременно умрет, если…

Молодой вытащил из-за пояса короткий кнут — и хлестнул наотмашь. Конец узкой кожаной ленты зацепил рану, и руку вновь пронзила дикая боль. Виктор и сам не заметил, как оказался на ногах. Увидав, как прочие члены племени, радостно улыбаясь, вооружаются длинными прутьями, он обреченно, пошатываясь, побежал к лесу.

Дикари загомонили, завизжали — и не спеша двинулись следом. Племя гнало его, словно ослабевшего зверя: не спеша, весело покрикивая, смеясь — и чтобы жертва не расслаблялась, изредка нанося хлесткие, обжигающие удары.

Виктор заплакал.

Его ботинки проваливались в заросли мерзко-желтого, покрытого плесенью мха. Под ногами хлюпало, почва то и дело ускользала из-под ног, по лицу хлестали то ли ветви, то ли влажные щупальца, мокрые и скользкие… Он давно уже не чувствовал ни отвращения, ни злости. Все сменила тупая, безразличная усталость.

«Не могу больше. Пусть убивают».

С новой силой подступила тошнота. Он согнулся, не в силах противиться — и снова получил обжигающий удар бича. Шатающееся тело повело вперед, он инстинктивно оперся на больную руку, и на миг сжался в ожидании жгучей боли. Кисть и предплечье словно охватил огонь… но он по-прежнему оставался в сознании и мог двигаться. Если б только не эти звери, не эти дикари, по недоразумению именующиеся людьми… Ничего, он исправит ошибку. Он еще покажет им, как можно — а как нельзя обращаться с солдатом Федерации!

Только бы добраться до лагеря…

Киндинов не сознавал, что бежит уже довольно долго — во всяком случае, для умирающего, каким считал себя. А еще — он совершенно потерял чувство направления.

Настолько, что даже решетчатая ограда лагеря показалась ему всего лишь густой стеной кустарника.

— Стой, кто идет!

— Стой, стреляю! — увидев бегущих к периметру людей, часовой автоматически выдал привычную, освященную веками формулу. И только тогда понял, ЧТО именно он видит.

— Киндинов? Ах, ты ж… Ложись! Витька, мать твою, ложись, кому говорят!

Виктор не слышал.

— РЯДОВОЙ КИНДИНОВ, ЛЕЧЬ НА ЗЕМЛЮ!!!

Голос начальника караула, пропущенный через динамики, громыхнул будто гром. Это подействовало, Виктор рухнул, как подкошенный… Где-то далеко сухо затрещали выстрелы автоматической винтовки. Рядом с головой вжикнуло — будто мимо уха пролетел рассерженный шмель.

— ЧАСОВОЙ, НЕ СТРЕЛЯТЬ!

Он почувствовал мимолетную обиду — как это не стрелять, почему? — когда сухие щелчки сменились грозным, оглушительным ревом. Даже не глядя, Виктор почувствовал, как по земле ударил стальной град.

Пулеметы охранной автоматики. Страшное оружие. Но, в отличие от стрелка-человека, неспособное по оплошности попасть в голову своему…