Единственный крест - [19]

— Кто, врачи, Верочка? — спросил Сидорин. — Врачи всегда доживут.

— Эх, сейчас бы спиртика, — мечтательно произнес Пахомов.

— Кто о чем, а вшивый все о бане.

— Не сердитесь, Верочка, на Александра Александровича, тем более, что его слова не лишены резона.

— Если бы вы знали, — вдруг подала голос осмелевшая Мария Ивановна, — как я испереживалась. Он то придет в сознание, то опять отключится. Все мне что-то очень важное хотел сказать.

— А что именно? — Верочка из приличия поддержала разговор.

— Я не поняла.

— Верочка, что гадать? Проснется после наркоза, и все нам расскажет. — Сидорину надоела болтовня. — Все, сосредоточимся, выходим на финишную прямую.

Когда Сидорин выходил из операционной, к нему подошла симпатичная девушка.

— Доктор, простите, я невеста Артема.

— Чья невеста? — не понял сразу Асинкрит Васильевич.

— Артема… Ну, которого вы оперировали.

— Его Артем звали?

— Почему звали? — вздрогнула девушка.

Сидорин засмеялся.

— Простите. Выразился неудачно. Все нормально.

— Правда?

— Правдее не бывает. Без одной почки люди сто лет живут. Не забудьте, кстати, на свадьбу пригласить.

— И меня тоже, — обгоняя Асинкрита, подмигнул девушке Пахомов.

— Спасибо. То есть, обязательно. — Девушка счастливо засмеялась. — У меня совсем голова кругом идет.

И она побежала к бородачам, поднявшимся при виде хирургов.

— Ребята, все хорошо. Спасли Темку.

Что произошло потом, снилось Сидорину почти целый год. Они сидели, расслабленные, в кабинете Марии Ивановны. Хозяйка фельдшерского пункта хлопотала с ужином. Вера Николаевна периодически отходила, чтобы посмотреть больного. Уйдя в последний раз, медсестра долго не возвращалась, а когда пришла, то Сидорину бросилась в глаза ее бледность.

— Асинкрит Васильевич, у парня моча не идет.

— Не паникуй, Верочка. Коттектор хорошо поставила?

— Да что я, девчонка что ли?

— Ладно, пойдем, посмотрим.

Парень лежал в той же позе. Дыхание было ровным. В какой-то момент Сидорину показалось, что Артем улыбается. Может, снится что-то хорошее? Эх, «вей ветерок». Будь бы ты поосторожнее парень, стольких бы людей не заставил за себя волноваться…

Но мочи не было. Ни грамма. Вдруг страшная догадка пронзила Асинкрита. Ноги стали ватными, он пошатнулся, с трудом удержав равновесие.

Верочка кинулась к нему.

— Что с вами, Асинкрит Васильевич?

— Я… я, кажется, знаю… почему. Верочка, — дышать стало тяжело, и он с трудом подбирал слова, — я…

— Господи, да что с вами?! Асинкрит, возьми себя в руки!

— Сейчас… может быть… Верочка, я убил его!

— Что ты говоришь такое?

— Иди, позови Сашу.

— Я уже здесь, — раздался голос за спиной.

— Ребята, посмотрите у него, на спине, где должна быть другая почка — есть что-нибудь?

Вера Николаевна и Пахомов переглянулись. Еще минута… Медсестра сначала охнула, потом выругалась по матери, а Саша произнес обреченно:

— Шрам.

Сидорин подошел к кровати Артема. Теперь он точно улыбался. Еще живой, но уже обреченный человек. Асинкрит провел рукой по его волосам. Совсем мальчишка, лет двадцать пять, не больше. Видимо, пытаясь подражать старшим товарищам, отпустил бородку, которая делала его похожим на мушкетера.

— Васильич, ты… мы не виноваты, — это был Пахомов. — Мы сделали все, что могли.

— Асинкрит, — Вера Николаевна подошла к Сидорину, — у тебя, у нас с тобой разве первый раз уходит человек?

— Ребята, все правильно. Только… я этой девушке теперь в глаза не смогу смотреть.

— Почему?

— Не знаю. — И вновь погладил Артема по волосам. — Прости мне, мушкетер. Если Бог есть, скажи ему сегодня там, что я не желал тебе зла.

* * *

В дверь постучали. Сначала несмело, затем все настойчивее.

— Кого еще… нелегкая? — Сидорин с трудом открыл глаза. — Да не стучите так… как по голове лупят. Иду.

— Ничего себе, — только и смог вымолвить Асинкрит. — Толмачева!

Перед ним действительно стояла Вера Николаевна.

— По поручению профсоюза?

— По зову души, — отпарировала она. — Войти позволишь?

— Рискни, Вера Николаевна.

Минуту спустя они уже сидели в креслах друг напротив друга. Сидорин смотрел, будто впервые видел, на Толмачеву, та, между делом, изучала обстановку комнаты.

— Да, по спартански живешь, Асинкрит Васильевич.

— Это… не моя. Друга. Он за кордон на заработки подался. Какими судьбами в Упертовске, Вера Николаевна?

— Села в автобус и приехала. Делов-то.

— И то, правда.

— Городок у вас маленький, Асинкрит Васильевич. О каждом знают. Добрые люди подсказали, где тебя найти.

— Надо же! А я думал, что нахожусь в глубоком подполье.

— Скорее, подполе.

— А, называй, как хочешь! — махнул рукой Сидорин. — Лучше скажи, что знают про меня.

— Что ты от несчастной любви запил…

— Здорово!

— А еще говорят, что человеку вместо аппендицита вырезал что-то другое, и он умер. Тебя выгнали с работы, хотели посадить, но родные отмазали…

— Прости, что сделали?

— Отмазали, Асинкрит Васильевич, отмазали. Взятку дали.

— Кому?

— Судье, наверное. Народу подробности не нужны. Вот, а теперь ты сидишь здесь и пьешь горькую. Удовлетворен?

— Вполне.

— А я нет, Асинкрит.

— Почему без отчества?

— Хватит валять дурака. Ты думаешь, мне действительно больше нечего в единственное воскресенье на неделе делать?

— А что, сегодня воскресенье?