Единственный крест - [18]

«Мой дядя самых честных правил»… Забавно. Всю жизнь Сидорин думал, что этот дядюшка был честных правил, в смысле поведения. Но, похоже, можно прочитать и по-другому: он честных, в смысле, людей, правил, то есть выпрямлял. Или ломал. Асинкрит стал читать дальше — и скоро забыл обо всем — о путче, о собственной болезни, о не по-летнему хмуром дожде за окном.

Так в его жизнь вошел — сразу и навсегда — Пушкин. Вошел — и, нет, не изгнал, — детство и юность невозможно изгнать из жизни, а как-то по-доброму, но все-таки оттеснил Стивенсона, Конан Дойля, Грина… И дело было не в гениальности Пушкина. Сидорин понял, в каком времени он должен жить. Должен был. Асинкрит сотни раз слышал песню Окуджавы, в которой бард, как Сидорину казалось раньше, немного кокетливо пел: «И все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем…» А теперь он ощутил всю горечь этого «нельзя». Нельзя знать, общаться, дружить с Пушкиным. Вот кто бы понял его, асинкритову, душу.

Отныне с двумя томиками Пушкина, Сидорин не расставался. Сначала выучил наизусть, благо, память позволяла, «Евгения Онегина», затем «самые-самые» глянувшиеся стихотворения, после них просто приглянувшиеся и, наконец, все остальные. Он достал, все что можно, о жизни поэта, о его творчестве. Асинкрит «проглатывал» в словарях, энциклопедиях все-все-все, что можно было найти и «проглотить» о начале 19 века, времени Пушкина.

Так прошли осень и зима. В ту командировку, садясь в вертолет, который должен был вести его в отдаленный лесной поселок, Асинкрит Васильевич, как обычно, взял с собой томик Пушкина.

* * *

Прилетели быстро. Для врачей областной больницы такие вылеты не являлись редкостью. В последнее время их, правда, стало меньше — резко подорожало горючее. В бригаде, где за старшего Сидорин, еще один врач — Саша Пахомов и хирургическая медсестра Вера Николаевна. С Николаевной Асинкрит работал давно, был уверен в ней, как в самом себе, да и за Сашу он не волновался — не подведет.

В маленьком фельдшерском пункте поселка Березовский их уже ждали.

— Что у вас случилось? — раздеваясь на ходу, спросил Сидорин у подбежавшего фельдшера, женщины лет сорока.

— Умирает. Потеря крови большая.

— Чуть подробнее… как вас?

— Мария Ивановна.

— Мария Ивановна. А меня зовут Асинкрит Васильевич.

— Я знаю, вы у нас уже были год назад, девочку спасали… помните?

В этот момент он заметил в коридоре группу бородатых мужчин. Мужчины почтительно расступились перед медиками.

Асинкрит и его коллеги вошли в комнату, которую с большой натяжкой можно было назвать операционной. На столе лежал молодой человек с редкой бородкой. Он был очень бледен.

— Это геолог, Асинкрит Васильевич. Ищут что-то в наших краях.

— А вот теперь не так подробно, Мария Ивановна. Верочка, готовьте инструменты, похоже, мы его не довезем.

— У нас над рекой что-то вроде скал или пещер. Он полез туда и — вот. Пока привезли его сюда, пока вас дождались…

— Все ясно. Ребята, — обратился Сидорин к своим. — Срочно синьку в вену…

А дальше все было, как много раз до этого. Бригада работала, как часы. У парня оказался разрыв левой почки, осложненный кровотечением. Без эмоций, привычно провели лапаротомию, нашли источник кровотечения.

— Асинкрит Васильевич, давление падает, — подала голос Вера Николаевна.

— Да, Верочка, — отозвался Сидорин.

— Нефрэктомия? — это уже Саша.

— А ты посмотри, Сашок, на его почку.

— Вижу. Придется удалять.

— Вот она, жизнь человеческая: три часа назад он с замиранием сердца смотрел на безбрежные русские дали, говорил кому-то, может быть, даже любимой девушке, о том, как прекрасна жизнь, а сейчас лежит перед нами со вскрытой брюшиной…

— Асинкрит Васильевич, — раздался укоризненный голос Веры Николаевны.

— Это всего-навсего здоровый цинизм, Верочка. Вы же не сомневаетесь в том, что я хочу его спасти. Всеми фибрами своей души. Просто в такие моменты тянет пофилософствовать. Представьте, всего три часа назад он, может быть, пел, охваченный чувствами… — И, откашлявшись, Сидорин пропел негромко:

— Пей, ветерок, песню неси, пусть ее слышат все на Руси.

Верочка и Саша рассмеялись.

— Вы сегодня в ударе, Асинкрит Васильевич.

— Дорогая Вера Николаевна, я всегда в ударе.

— Но сегодня особенно.

— И вы тоже молодцом, Мария Ивановна. Прилети мы на полчаса позже и, кто знает, мир потерял бы будущего Ферсмана.

— А кто это? — простодушно спросила фельдшер.

— Ферсман? Очень известный геолог. Нет, вы, правда, молодец: сделали, что могли.

— Ой, что вы, — засмущалась Мария Ивановна. — Вот слушаю вас и многого не понимаю. Латынь в училище учила, конечно, но это так давно было.

— Не страшно. Саша, — обернулся Сидорин к напарнику, — просвети, пожалуйста, Марию Ивановну.

— С удовольствием, — не прекращая работы, отозвался Пахомов, — что вас конкретно интересует, Мария Ивановна?

— Нефро…

— Нефрэктомия — это, проще говоря, удаление почки. Лапаротомия — это когда живот разрезают. Люмботомия — ревизия забрюшинного пространства. Вот и вся премудрость.

— Понятно, — как-то обреченно вздохнула Мария Ивановна.

— Только, ради Бога, не переживайте, — было видно, как под повязкой засмеялась Вера Николаевна, — вся эта латиница придумана только ради того, чтобы больные не поняли, о чем говорят врачи. А то они с перепугу и до наркоза не дожили.