Единственная высота - [61]

— Конечно, помню.

— И помнишь, что ты мне тогда сказал?

Он замялся на мгновение, но пересилил себя.

— Да.

— Что же потом ты не повторил этих слов? Не хватило храбрости? Или соврал тогда, поддавшись минуте?

Коньков молчал, покусывая от неловкости нижнюю губу.

— Ну, успокойся, Санечка, успокойся, — продолжала Елена Сергеевна, привычным движением прикуривая сигарету. — Не из-за тебя я уехала. То была лишь капля и далеко не последняя. Трудно мне было, одиноко… Так сказать, переходный возраст от беспечной юности к горькой зрелости.

Она неожиданно взяла его за голову обеими руками и приблизила к своему лицу, пахнущему кремом и дорогими духами. Совсем близко видел он тонкие морщинки у глаз, ставших глубокими и темными, нервный вырез ноздрей, жирный слой помады на верхней губе.

— А ведь вы меня предали, Санечка. Позволили уехать, исчезнуть, кануть в небытие. Как же так, а? В друзьях ведь ходили, Санечка. А кое-кто даже и побольше… «Не писала, не звонила, приехала — не прибежала». Может, подарочки надо было привезти? Сувенирчики? Борису Васильевичу ручку пожать? Слезу пустить от растроганности? Ах, Саня, Саня… — Она оттолкнула его и села на хрупкий стульчик. — Ненавижу его, всех вас и тебя тоже. Фанаты чертовы. Отравили мне жизнь, словно яд впрыснули в кровь. Есть муж, ребенок, но для современной женщины семья — дело второстепенное. От ежедневной варки, стирки, уборки в пору повеситься. Что касается меня, лучше я буду вкалывать на две ставки, чем мыть вечно грязную посуду или обсуждать с соседкой достоинства пирогов с капустой. Так что единственное удовлетворение приносит работа. Вы, мужики, это прекрасно знаете. И вы с Дагировым меня этой радости лишили. Да, да. Когда привыкнешь мыслить по-дагировски, с постоянной прикидкой: «Так сделать. Или эдак? А как будет лучше для больного?», когда умеешь работать аппаратом и знаешь, чего им можно достичь, а об этом аппарате никто понятия не имеет, трудно работать по стандарту. Каждый день одни и те же каноны гипсовых повязок, одни и те же лекарства… Конечно, недовольство собой — двигатель прогресса, но для прогресса тоже нужны условия. Одного недовольства мало. — Она прищелкнула пальцами. — Мне трудно объяснить… но Дагиров же знал, что заронил в мою душу сомнение в незыблемости истин. Оно, вероятно, необходимо в вашей научной работе, но рядовому врачу сомневаться ни к чему, пожалуй, даже опасно. А чтобы замужняя женщина, работающая на полторы ставки, без матери или свекрови в доме, могла еще победоносно заниматься наукой — извините, не верю! Вот и получилась из меня белая ворона. Заведующий отделением косится — все она суется с этим аппаратом Дагирова. Дома я тоже не сахар… Вот так и живем, Санечка… так и живем. А вы ждете писем и поздравлений…

— Да-а, — сказал Коньков. — Здорово ты излагаешь. Просто великолепно. — Он взял с тарелки и поставил перед ней чистый стакан. — Пива хочешь? Свежее.

Белым кивером вздулась пена в стакане, но стоило подуть, и появился темный мысок жидкости. Пиво было в меру прохладное, нёбо приятно пощипывали пузырьки газа.

— Не сильно горчит? — деловито осведомился Коньков, разливая третью бутылку.

— Нет, в самый раз. Что и говорить, крутоярское пиво всегда славилось.

— То-то же. Пойду возьму еще.

Он поднялся, сделал шаг и вдруг обернулся, озорно блеснув глазами.

— Слушай, Лен, плюнь на свою мерихлюндию и возвращайся к нам.

Ее лицо прояснилось, широко распахнулись глаза.

— А возьмете?

— Ну! Борис будет в восторге. Он и сейчас частенько вспоминает: «Это было еще при Смирновой…» В классиках ходишь.

Между тем Матвей Анатольевич недоуменно посматривал на пустующее соседнее кресло, где только что сидел Коньков. Вот так встать и уйти посреди заседания? Непонятно. Словно невежливый хозяин, который, усадив гостей за именинный стол, покидает их и отправляется во двор играть в домино с пенсионерами. Неинтересно? В это Матвей Анатольевич не верил. В каждом докладе есть хоть крупица оригинального, о которой порою и сам докладчик не знает. Важно зацепить ее в мутном потоке слов. Тем более, что доклад обязательно отличается от опубликованного текста — интонация, жест, непосредственный контакт действуют убедительнее. Не говоря уж о слайдах.

Самым весомым сегодня показался доклад из Риги. А почему? Ни по теме, ни по результатам лечения ничего выдающегося, а слушали разинув рот. И понял — паблисити (в лучшем значении этого слова). Каждая фраза на своем месте, каждое слово отточено и впечатляет. Ничего лишнего. И слайды. Изумительные цветные слайды. И под конец сухая, но сногсшибательная справка: лицензии на рижский аппарат закуплены семью странами.

И был еще один доклад из Северска, скучный, до предела насыщенный цифрами. Докладчик, белобрысенький, нервный, в помятом костюме, то и дело поправлял очки, жевал словесную вату. Никто толком его не слушал. Клетки полигональные, клетки ортогональные, включения слева, включения справа. Добросовестно, методично, не обращая внимания на шум в зале, выстроил гору из клеток, а куда она ведет?.. Может быть, сам не знает.

Матвей Анатольевич снял очки, вынул из футляра кусочек замши, тщательно протер стекла. Скорее всего, этот молодой человек — типичный фактограф. Есть такая (весьма нужная) категория ученых. Изучая какое-либо явление, они добросовестно регистрируют все новые и не новые признаки. Пухнут от протоколов картонные папки, гнутся под их тяжестью полки в шкафах. Идут годы, огромная груда накопленных фактов давит на исследователя со всех сторон. А сделать вывод, то есть перейти на новую ступень познания, он иногда не в состоянии. Не дано.