Единственная - [10]

С каким восторгом рассказывала об этой жизни Маруся Сванидзе. Но она и в Москве живёт как заграницей: портнихи, массажистки, занятия с педагогом пением, бесконечное благоустройство роскошной квартиры, заполненной редчайшими вещицами со всех концов света, где побывал Алёша, вечером приёмы и… бесконечное выяснение отношений с Алёшей. Она ревнует своего красавца-мужа ко всем, даже к ней, а сама смотрит на Иосифа влюбленно и, не стесняясь, грубо льстит ему.

Зато Нюра, что называется «режет правду-матку», что тоже глупо: Иосиф давно уже не беглый ссыльный, которому мама с Нюрой шьют для утепления какие-то дурацкие бархатные вставки под пиджак и тайком бегают покупать костюм. Правда и теперь кажется, что у него только два костюма — зимний и летний коломянковый, но это только кажется, потому что у него множество совершенно одинаковых костюмов и сапог мягчайшей кожи, которые шьёт всегда только Мовсесян — сапожник-армянин, изумительный мастер.

А вот Нюра превращается постепенно в чучело. Какие-то нелепые балахоны, всегда без бюстгальтера, волосы заколоты кое-как. Тоже влюблена в своего Стаха — веселого красавца и гуляку. Мать, со свойственным ей умением «сказать приятное» не раз говорила Нюре, что Стах слишком часто задерживается после спектаклей в Опере Зимина, где накрывают стол и ужинают с кордебалетом. Нюра только отмахивается: «Какое мне дело! Стах — хороший отец, внимательный муж. Он — мужчина, у него должна быть своя жизнь, он так устаёт на работе».

С тех пор, как процессы идут один за другим у Стаха, наверное, много работы в ОГПУ.

Единственная, кто всегда неизменно в прекрасном расположении духа и всегда всё успевает — Женя. Мать её тайно ненавидит, а на самом деле, Павлу повезло с женой. Красавица, умница, замечательная хозяйка, светская дама. Женя всегда и везде чувствует себя в своей тарелке, всегда находит тему для разговора даже с грубошерстным Лазарем или медленно соображающей Маланьей, а уж когда попадается настоящий собеседник вроде Николая или Емельяна — здесь в пикировке Жене нет равных. Иосиф всегда сажает её возле себя, что вызывает некоторую надутость у Маруси.

— Почему ты это позволяешь? — однажды упрекнула она Надежду. — Это место должно быть переменным: каждый раз должен сидеть кто-то другой из семьи, а не одна Женя.

— Иосиф решает сам с кем он хочет сидеть. — пожала плечами она.

Сама вечно сидела в сторонке, кутаясь в шаль, молчаливая и словно посторонняя на этих весёлых застольях. Она не умела так долго и подробно рассказывать о себе как Маруся, острить как Женя, развлекать детей как Иосиф. Часто рядышком пристраивался Павел; брат тоже не умел острить, петь русские и украинские песни, до которых Иосиф был большой охотник или изумительно танцевать лезгинку как Анастас. Перебрасывались ничего не значащими фразами, их близость и понимание не нуждались в подробностях. Кроме того, оба к вечеру уставали, а так как ни он, ни она не любили вина — ничто не взбадривало.

— Фрау Айхголь, пожалуйста.

Ей никогда нехватало времени.

— Фрау Айхгольц, профессор Вас ждёт.

Лошадиного вида ассистентка стояла у открытой двери.

— Да, да. Извините.

Ассистентка медленно и многозначительно закрыла за ней дверь.

В кабинете задёрнуты кремовые шторы. Доктор сидит спиной к окну за огромным резным столом.

— Пожалуйста в это кресло.

Удобное мягкое кресло.

— Спасибо, Габриэла.

Ассистентка вышла в боковую дверь.

Доктор — очень картинный, с прямым пробором в напомаженных волосах, с нафабренными черными усами, худой, чем-то напомнил Ферстера, лечившего Владимира Ильича.

Молчание. Они разглядывают друг-друга, она — мельком, он — откровенно. Молчание затянулось. Наконец, доктор кашлянув и спрашивает:

— Вы фрау Айхгольц?

— Да.

Многозначительно: «Я прочитал мнение доктора Стары».

Она пожала плечами.

— Мы будем работать. Это будут сеансы гипноза.

— А каким-то иным способом Вы не можете мне помочь?

— Не беспокойтесь. Под гипнозом человек остаётся самим собой, никакого насилия над психикой, только релаксация, и в то же время, поиск, так сказать, занозы. Доверьтесь мне. Я — друг. Вы будете вспоминать свою жизнь, просто вспоминать. Почти то же самое, что происходит с Вами сейчас постоянно, почти. У Вас проблемы с наркотиками?

— Нет. Я просто принимаю кофеин. Он помогает при головных болях.

— О чём Вы думали, ожидая приёма? Вы помните?

— Конечно. О том, что мне всегда нехватало времени.

— Но ведь Вы человек очень организованный. Значит, Вам нехватало времени на себя?

— Можно сказать и так.

Ей вдруг стало очень грустно и жалко себя. Вечная тревога, что закончилось варенье.

— Вы любите варенье?

— Мой муж любит варенье.

И Вы всё время варите варенье?

— Нет… я редко варю… это Каролина варит.

Когда работала в Секретариате прибегала домой в четыре, а если нужно было расшифровывать секретные документы, что поручалось только ей, то и позже. Проверяла уроки у Васи, обсуждала домашние дела с Каролиной Васильевной, Муравьёвым и поварихой — милейшей Елизаветой Леонидовной. Это были хорошие минуты, потому что всех этих людей нашла она, дорожила ими и жила с ними в полном согласии. Елизавета Леонидовна жила в постоянном страхе, что вот-вот закончатся запасы варенья, которое так любит Иосиф Виссарионович, поэтому шкафы на кухнях в Кремле и в Зубалово были набиты банками с разнообразнейшими сортами варений.