Единственная любовь королевы - [8]

Однажды бабушка Закс-Готская вошла в спальню и, наклонившись над ним, увидела, что он тихонько плачет.

— Крошка ты моя, Альберинхен, — сказала она. — Что с тобой? Расскажи бабушке.

— Я хочу видеть маму, — пролепетал он.

Помолчав, бабушка ласково сказала:

— Не плачь. Плачут только младенцы. А тебе нужно быть храбрым и сильным. Иначе ты не сможешь жениться на маленькой принцессе из Кенсингтона.

ПРИНЦ АЛЬБЕРТ

Альберту исполнилось десять. Он уже больше не разражался слезами, чтобы добиться своего. Со своим братом Эрнестом он был неразлучен, и хотя временами они дрались, их дружба с годами становилась все крепче. Ни один брат не чувствовал себя спокойно без другого. Они столь же отличались характером, сколь и внешне. Эрнест был высокий, Альберт — чуть пониже; Эрнест — крепкий, Альберт — хрупкого телосложения. У Эрнеста были дерзкие черные глаза и бледная кожа, Альберт — весь какой-то бело-розовый, со светлыми волосами и голубыми глазами. У Эрнеста уже временами появлялся блуждающий взгляд, и он любил шутить со смазливыми девушками в замках отца; Альберта они совершенно не интересовали: его вполне устраивало общество учителя и брата. Единственные женщины, с которыми он чувствовал себя по-прежнему хорошо, были его бабушки.

Свою мать он так и не смог забыть. Правда, теперь он уже имел смутное представление о том, что произошло, так как Эрнест давно успел все разузнать.

— У нее был любовник, — сказал брат, — поэтому ей пришлось уехать. Отец развелся с ней.

Эрнест объяснил ему, что это значит, и на Альберта это подействовало удручающе. Значит, в его семье случилось что-то ужасное и постыдное! Вот почему никто не хотел ему ничего говорить. Оглядываясь назад, он видел маленького Альберинхена, который любил свою мать больше, чем кого бы то ни было, за исключением себя самого. Она была такой красивой — красивее всех, и кто еще мог любить его так, как она! Никто, кроме нее, не мог дать ему почувствовать, что он любим; никто, просто находясь рядом, не мог дать ему ощущения счастья и спокойствия так, как она.

Что-то изменилось в нем с ее исчезновением. Он не мог понять, что именно, но, может быть, благодаря этому всем сердцем принял герра Флоршютца и был рад, что его избавили от нянек. Он не хотел смотреть на женщин: они напоминали ему о матери, о чем-то нехорошем. Он продолжал любить ее, и что бы она ни сделала и как бы это ни называлось — а Эрнест намекал, что совершенное ею было просто ужасно, — он считал, что будет любить ее всегда. Золотая булавка, которую она ему дала, оставалась его самым большим сокровищем. Общество женщин только усиливало его замешательство, поскольку в их присутствии он невольно начинал думать о существовании чего-то не очень понятного, но явно постыдного.

Впрочем, он очень хорошо чувствовал себя в лесу и в горах. Отец хотел, чтобы братья росли крепкими, поэтому они с Эрнестом много времени отдавали фехтованию, верховой езде и охоте. Он научился видеть красоту природы и знал по именам все растения и всех животных в округе. В возможностях познать их не было недостатка, ибо маленькие замки их отца располагались в красивейших местах среди лесов и гор. Розенау, место его рождения, по-прежнему оставалось самым его любимым местом, но он любил и Каленйорг, и Кетчендорф, и Райнхардтсбруннен; если рядом с ним находился Эрнест, он чувствовал себя прекрасно в любой из фамильных резиденций. Порой они навещали бабушек — то одну, то другую. Старые дамы соперничали между собой из-за любви мальчиков, и когда Альберт мог забыть мать, он испытывал довольство жизнью.

В первые дни после своего отъезда она постоянно занимала его мысли, но сдержанное поведение окружающих не позволяло ему говорить о ней. Он часто жаловался бабушкам на боли, и они поспешно укладывали его в постель и посылали за докторами. Он видел, что его недуги по-настоящему пугают их, и, поскольку они так им дорожили, болеть стало для него удовольствием.

— Ах, бабушка! У меня вот здесь так болит… — тяжело дыша говорил он, ожидая, когда в глазах бабушки появится тревога.

Он уже знал, что по поводу его здоровья созывали целые консилиумы. Всем было известно, что он «хилый», «не такой здоровый, как Эрнест». Эрнест начал уже было презирать его за слабость, но взрослые стали дружно порицать его за подобное отношение к брату. Где-то в подсознании мальчика поселилась мысль, что если он будет болеть, мама вернется.

Этой мысли не суждено было укрепиться, поскольку он с шести лет стал вести дневник, и, когда этот дневник оказался не более чем подробным отчетом о его недугах, проницательная бабушка Закс-Кобургская поняла, что они проявили неблагоразумие, так беспокоясь о его здоровье.

— Умом ребенка завладела мысль о его болезненности, — сказала она сыну, — и он, похоже, гордится этим. Если так будет продолжаться, то, когда вырастет, он захочет стать инвалидом.

Ей пришло в голову, что хрупкое здоровье Альберта большей частью вызвано его воображением.

— Отправь ребят на свежий воздух, — посоветовала она. — Пусть он убедится, что крепкое здоровье Эрнеста гораздо более достойно восхищения, чем его хрупкость. Мы, конечно, будем наблюдать за ним, но он об этом не узнает.