Единородная дочь - [21]

— Я не учу тебя жить, — твердила на следующий день Феба. — Я просто объясняю тебе, что ты можешь слегка корректировать чужие броски. Не обязательно самой демонстрировать сверхъестественные физические возможности. Никто ничего не заметит. — Под звон посуды и неутихающий столовский гул они нашли наконец свободный столик и водрузили на него подносы. — Если в Сент-Бейзил вы проиграете не больше двенадцати очков, я уйду с шестьюдесятью долларами. Само собой, половина твоя.

Джули с досадой посмотрела на поднос. Почему ей с таким трудом удается сохранять более-менее приличную фигуру, в то время как Феба лопает одни сладости и хоть бы грамм прибавила?

— Я не собираюсь сачковать только для того, чтобы ты могла заработать тридцать долларов.

— Сачковать — значит проигрывать, а не выигрывать. — Феба запихнула в рот пирог с меренгой и лимоном. — Послушай, Кац, думаешь, легко быть твоей подругой? Ты думаешь, мне по фигу? Ты сваливаешься с небес со всеми твоими способностями, на свете есть какой-то Бог, которого никто не видел, а я должна себе помалкивать в тряпочку? Да я скоро чокнусь от всего этого. И мама тоже.

— Потерпи. Моя миссия еще не определилась.

— Я и терплю. — Феба доедала пончик. — Слушай, я хоть раз просила тебя помочь на экзаменах? Или когда моя двоюродная сестра залетела, я попросила тебя все уладить?

Джули вспыхнула.

— Есть масса вещей, о которых ты меня не просила. — Она кивнула в сторону Кэтрин Тибох, устало опиравшейся на костыли. — Ты так и не попросила, чтобы я вылечила Тибох или наладила обмен веществ у Лиззи.

— Я как раз собиралась.

— Я и не сомневаюсь.

— Давай смотреть правде в глаза, подруга. Бегать по площадке с мячом — не самое подходящее занятие для раскрытия твоего потенциала.

В отместку Джули поддела вилкой верхушку пирога Фебы и съела ее.

— У меня дома есть комната, которую ты никогда не видела.

— Это где вы с Роджером развлекаетесь? Надеюсь, ты не теряешь голову. Как говорит мамуля, «его птичка в твоей руке стоит двух в твоем кустике».

И не удивительно, что Феба так сексуальна. Прехорошенькое личико, гибкая фигурка, сказочная бархатистая кожа. Вот уж правда, Фебе Бог дал лучшее тело, чем собственной дочери.

— Мы с Роджером этим не занимаемся. Он меня боготворит.

Феба хихикнула.

— «Ах, он тебя любил… — Она принялась за шоколадное пирожное цвета своей кожи. — как сорок тысяч братьев…» Дался тебе этот Роджер, неужели нельзя найти кого получше? По-моему, он такой зануда. Ты умная, симпатичная, сисечки что надо, по двенадцать мячей за игру забиваешь, не то что я с моим «F» по математике и парой желудей вместо груди. Что толку тратить себя на Роджера?

— Он настоящий католик. Мне это здорово помогает.

— Помогает любить твою мамочку?

— Помогает перестать ее ненавидеть.

— Разве можно ненавидеть мать, Кац?

— А я ненавижу.

— Что за комната?

Джули называла ее своим храмом. Когда-то это была комната для гостей, а теперь — место, помогавшее ей не свихнуться. Начиналось все очень скромно. Сначала было несколько вырезок из «Тайм» и «Атлантик-Сити пресс» о трагических событиях. Джули вклеивала их в альбом, но вскоре перешла к стенам, затем заняла пол и даже добралась до потолка. В конце концов вся комната утонула в человеческих страданиях, землетрясениях, засухах, наводнениях, пожарах, эпидемиях, увечьях, наркотической зависимости, автомобильных катастрофах, железнодорожных крушениях, расовых бунтах, массовых убийствах и испытаниях термоядерных бомб.

Неужели все это ей так необходимо? Папа не знал, что и думать.

Это поможет ей удержаться, чтобы не свернуть на тот опасный путь, которого так боялся папа, объяснила Джули. Больше этот вопрос не поднимался.

— Впечатляет, — высказала свое мнение вечером того же дня Феба, окидывая взглядом безумный коллаж. — Но смысл?

Джули подошла к алтарю, в прошлом карточному столику, на котором, по обе стороны от черепа, недавно поднятого со дна залива, стояли два бронзовых подсвечника, стилизованных под кларнеты.

— Перед самым сном минут двадцать я провожу здесь. Только после этого я могу уснуть.

— Ты хочешь сказать, что просто сидишь здесь и пялишься на чужую боль? Сидишь и смотришь?

— Да. Точь-в-точь как Бог.

— Больная.

Джули взяла в руку череп и отвела его, словно для броска.

— Мама могла спасти этого моряка, но она этого не сделала.

— Наверное, у нее были свои причины.

— А у меня — свои. — Джули выставила вперед руку с выпрямленным указательным пальцем, медленно повернулась вокруг, затем еще раз и еще… — Видишь, Феба, замкнутый круг. Это может продолжаться вечно!

— Крыша поехала? — Феба провела ладонью по двери, покрытой золотушной коркой пожелтевших вырезок, и остановилась на фотографии десятков вкопанных в землю цилиндров, торчавших, как невзорвавшиеся бомбы, из которых сочилась какая-то розоватая гадость. — А, ясно…

— Не то что конец, непонятно даже, где тут начало.

— Классное место для кайфа! — Смех Фебы был неестественно громким и натянутым, как лай собаки, подающей голос по команде. — Есть столько всяких приколов, надо будет дать тебе попробовать.

— Жила-была девочка, которая могла бы на каждом шагу совершать чудеса…