Единицы времени - [10]

В поле любви Якова я ощущала поддержку и одобрение и моих шуток, и нелепых высказываний. Их иногда наши сотрудники записывали, отвлекаясь от скучных научностей, на обоях геологического подвала, где мы работали.

Недавно наш геофизик Вадим подарил мне эти настенные отпечатанные афоризмы. Не бог весть что, не Аристотель, но отдельные из них радостно–ироничные и озорные — предвестники моей литературной деятельности.

Еще будучи в статусе гелфренды, как теперь выражаются, я вместе с Яковом посещала петербургские квартиры, встречалась с его друзьями и приятелями. Приоткрою несколько старых комнат, микроскопических мирков Петербурга, где в те времена встречались люди, ищущие чего‑нибудь необычного, отличного от общепринятого мироощущения. Такие кружки образовывались вокруг какого‑нибудь человека, яркого и значительного, конечно, если у него было пространство для встреч и желание. Островки подлинного человеческого общения, культуры, традиции и независимого сознания. Благодаря таким островкам только и возможна была жизнь в той России.

Одним из таких мест был Клуб Бориса Понизовского на Стремянной. Понизовский выделялся из любой толпы своей величественной львиной головой, сверкающим взглядом, протезами и дюжиной поклонниц. Его я заметила задолго до знакомства — около входа в БДТ, он опирался на палки, окруженный юными обожателями. Он запоминался каждому, кто хоть раз его видел. На осанистом теле — голова Зевса. Его звали «Король театра», вспоминается: «забытых королей на свете тьма». В квартире Понизовского было что‑то вроде древнегреческой академии, обсуждали будущее планеты, Кьеркегора, Шестова, Сартра, Хайдеггера. В комнате летали фразы: «Ты не понимаешь метафизического смысла «космоса»; «Он (не помню кто) не решает проблем пространства, не углубляется в понимание «модели вселенной Эйнштейна». Там знакомились. Все стены его комнаты были завешаны картинами и фотографиями, в центре висел портрет худощавого человека, похожего на араба, — Камю, как сказал мне Яков. Везде валялись книги по Востоку и театру. Понизовский устраивал у себя маленькие выставки, и одна из первых выставок Якова Виньковецкого была у Понизовского. Борис был завораживающий импровизатор и рассказчик. Он с таким вкусом рассказывал о театре, создавая театр своим воображением, что я больше, кажется, никогда не слышала таких захватывающих представлений. Вот театр абсурда: зритель становится актером, а актер — зрителем. Вот зрители висят в центре шара, а сцена летает вокруг них. Тот «сногсшибательный» спектакль Игоря Димента «Фантазио» в театре «Эрмитаж», который я описала в повести «Горб Аполлона», был вдохновлен и поставлен благодаря Понизовскому. Борис знал все о театрах — и о греческом, и о французском, и о японском кабуки. Он придумывал удивительные театральные костюмы и, говорят, даже сам их шил, не знаю, кто мастерил их, но окружавшая его стайка подружек была одета по высшим канонам портняжного искусства, вызывая зависть и восхищение.

Конечно, говорили и спорили о литературе. Откуда‑то появлялись уникальные издания — «Поэма конца» Цветаевой. Из клуба Понизовского «Тошнота» и «Чума» бродили по городу в копиях.

Клуб Бориса Понизовского посещали разные привлекательные личности, друзья Яшиной юности: поэты Иосиф Бродский, Глеб Горбовский со стихами о коммунальносюрреальном быте, писатель Андрей Битов, художники Лев Нусберг, Михаил Кулаков, писатель и любитель острот Сергей Вольф, рассказывающий так артистически анекдоты, с таким удивительным звукоподражанием, что как только он открывал рот, публика уже хохотала. И еще Сергей все время спорил со своей невестой: «Нина, что ты имела в виду, купив рыбу на рынке?..» Борис Понизовский создавал вокруг себя как бы школу. Со многими Борис был «на вы». Это возвышенно–ироничное обращение удивляло иностранцев, владеющих русским языком, друзья одного возраста разговаривали, держа дистанцию — алкоголь, мат–перемат — и. «идите вы на.».

Яков долгие годы оставался в друзьях с Борисом, но потом они отдалились. Понизовского интересовал не только театр и литература, а еще и горящие глаза молодых, которых он заряжал энергией. Острый, афористический Понизовский хотел царить и властвовать над поклонниками, хотел быть духовным вождем, и, кажется, в какой–то момент наступала несовместимость Бориса с конкурентами. В вопросах любви равенство исключается. И элегантно скрывающийся эгоцентризм выходил из‑под прикрытий.

У Юрия Цехновицера (Цеха), архитектора, художника, фотографа, в его знаменитой квартире на Адмиралтейской набережной тоже собирались «свободные художники».

Юрий Цехновицер был выдающимся архитектором с фантастическими идеями коробчатых конструкций, с перевернутыми столами в комнатах, со сводчатыми потолками, где все двигалось и летало. Он сконструировал потолок из цельного стекла без столбов и перекладин для Мальцевского рынка, его проект отклонили, испугавшись обвала, приняли другой, который Цехновицер «разгромил» в газете, предсказав, что их потолок обвалится. Когда же в самом деле все обвалилось, то его вызывали в разные организации и допытывались: «Откуда вы узнали, что потолок обвалится? Откуда?» Когда на Невском проспекте все здания до второго этажа захотели перестроить под магазины, Юрий выступил как гладиатор против главного архитектора города, попал в опалу, но Невский в конце концов остался Невским.