Эдинбург. История города - [171]

Господствующий пуританизм не изгнал внебрачный секс, на что хватило смелости указать священнику Симпсону Марру из церкви Богоматери: «Анналы церкви в прошлом часто удручали, повествуя о местных обычаях. Церковь преследовала тех, кто удовлетворял спрос, а не тех, кто создавал предложение. Она также часто забывала об отношении Христа к падшим женщинам». Церковь в ответ на это признание лишила Марра прихода и даже сана.[454]

После Второй мировой войны самым печально знаменитым адресом была Дэнъюб-стрит, где миссис Дора Нойс верховодила домом на пятнадцать постоянных девушек и двадцать пять «девушек по вызову», которых приглашали по телефону в часы пик, например, когда проводилась генеральная ассамблея шотландской церкви. Сама миссис Нойс, облаченная в меха и костюм-двойку, держалась с немалым достоинством в тех сорока семи случаях, когда ее вызывали в суд за «безнравственные доходы». Заведение закрылось после ее смерти в 1976 году. Сейчас в Эдинбурге нет знаменитого борделя, зато имеются два-три десятка саун, служащих той же цели. Городской совет санкционировал их из-за страха перед принявшим характер эпидемии СПИДом, — в сущности как способ контроля проституции. Легальные сауны должны отвечать официальным стандартам, которым не соответствуют незаконные бордели; полиция, кажется, тоже предпочитает такое положение дел. Но даже при этом проститутки не покинули улицы. Их численность по оценкам 2004 года достигала 100 девушек, примерно половина которых доступна каждую ночь. Иногда их можно увидеть и в центре города, но по большей части они работают в Лейте. Беда в том, что Лейт изрядно облагородился, в нем появилось множество ресторанов, коктейль-баров и фешенебельных квартир с видом на залив Форт. Поэтому полиция вынудила девиц легкого поведения перебраться в район, который в докладе обозначен как «зона ограниченного преследования»; такой район не выглядит очень привлекательным.[455]

* * *

Культура города основана не на этом чувственном уровне. С 1946 года город принимает у себя Международный фестиваль искусств и за минувшее время несомненно повидал выступления величайших артистов мира. И все же эти ежегодные посещения долго оставляли горожан равнодушными, а иногда и раздражали. Джон Драммонд, директор фестиваля с 1978 по 1983 год, однажды даже бросил: «Нас тут не желают видеть»; незачем уточнять, что он управлял фестивалем из Лондона.

Как и во многом другом, истинные чувства Эдинбурга понять трудно. В свое время наблюдалось некоторое ритуальное заискивание перед фестивалем. При этом журналист и ведущий телевикторины Магнус Магнуссон писал в «Скотсмене» в 1967 году: «Мне сложно поверить, как кто-либо может не соглашаться с мнением, что Международный фестиваль вознес Эдинбург после веков забвения в настоящие столицы». Наверное, это громкое заявление объяснялось тем, что Магнуссон знал: есть и несогласные с ним. Один из несогласных, Том Нэйрн, ныне профессор глобализма в Мельбурнском университете, огрызнулся знаменитой статьей в «Нью стейтсмэн», полной яростных нападок на «Фестиваль мертвых»:

Люди беспрестанно замечают, сколь малое влияние фестиваль оказывает на настоящую, повседневную жизнь города, но чего они ожидали? Почва, которую Шотландия предлагает хрупкой фестивальной культуре, — это заплесневелая религиозность в милю глубиной; и что способно прорасти из такой почвы? Душа Эдинбурга — черная библия, замаринованная в скуке веками проповедей, запеленутая церковью в поношенный фрак; какую новизну может внести в это двадцать один год фестивалей?[456]

На самом деле религия ныне вошла в Эдинбурге в крутое пике. Три века мрачного кальвинизма отброшены, обнажился гедонизм, который подспудно присутствовал всегда, и скоро в Эдинбурге будет едва ли больше безумного фанатизма, чем в любом другом крупном городе западного мира. Это тоже может быть причина, по которой Эдинбург постепенно примиряется со своим фестивалем.

Среди сменяющих друг друга директоров фестиваля молчаливо предполагалось, что высокая культура — нечто такое, что следует завозить извне. Ее можно привозить в Эдинбург, ее можно демонстрировать в Эдинбурге, но от Эдинбурга никогда не ждали чего-то большего, чем желание наблюдать и выказывать благодарность — например, какого бы то ни было вклада в высокую культуру. Через пять лет шотландский драматург Роберт Кемп решил, что пора показать, как в прошлом Шотландия оказывалась способной на собственный вклад. Он возобновил постановку пьесы сэра Дэвида Линдсея «Три поместья». Пьеса произвела сильное впечатление на зрителей, но эффект был кратковременным.[457] Фестиваль по-прежнему игнорировал шотландскую культуру, словно ее не существовало. А жители Эдинбурга продолжали игнорировать фестиваль.

Это изменилось, хотя и не благодаря самому фестивалю. Скорее, причина в том, что возникли и восстановили равновесие два новых фестиваля. Один — это Фриндж, привнесший великое разнообразие культур, настоящий рынок культуры, нацеленный именно на развлечение зрителей, а не на собирание денег. И на этом рынке жители Эдинбурга охотно тратят свои средства. Второй — книжный фестиваль, опирающийся на давние литературные традиции этого города. Он тоже напоминает нам о том, сколь многообразна культура, которую невозможно свести к высокой культуре международной элиты. В своей любви к книгам Эдинбург выражает себя, не кичась прошлым, наряду с культурами других мест. И возникает вдруг в своих истинных цветах, мало отличных от тех, какими рисовал Дэвид Уилки два столетия назад. Здешняя культура лишена вычурности и помпезности, гламура и блеска; это тихая и непритязательная культура, оттого не менее глубокая, в которой люди довольствуются игрой на скрипке или чтением романа, когда по окну барабанят капли дождя, а в камине потрескивают дрова. И эта культура подходит Эдинбургу как нельзя лучше.