Эдинбург. История города - [146]
Налицо видение цельности, представление о взаимосвязанности всего. Геддес полагал, что современный мир совершил ужасную ошибку, разделив опыт на области познания и заставляя разум мыслить сходно. По определению каждая область содержится в чем-то большем и не может оцениваться исключительно изнутри: результат такого подхода — смещение перспективы. То же самое с городом — но тут последовательные этапы застройки можно рассматривать как проявления цельности. Значит, искажением перспективы нужно сначала заняться в Старом городе, где городское общество процветало до разделения.
Геддес взялся осуществлять теорию на практике, однако результаты получились сомнительными. Восстановление шло отлично и на Джеймс-корт, и с другой стороны Лаун-маркет, в Ридллс-клоуз. Куда менее успешным оно было в расположенном поблизости доме леди Стэйр. Этот дом привели в порядок радением бывшего премьер-министра, лорда Роузбери, поклонника старого Эдинбурга, собственный величественный дом которого в Долмени находился на окраине города. Но благие намерения разрушились нелепыми идеями о том, как следует выглядеть средневековому зданию: в итоге оно получилось убогим снаружи и внутри. Еще более печальным результатом оказалась реконструкция дома в другом конце Королевской мили, в Уайтхорс-клоуз: «дом столь очевидно фальшивый, что одним своим видом он может переплюнуть… любую голливудскую фантазию».
Геддес понял Эдинбург превратно. Архитектурная гармония города не могла скрыть за фасадами то обстоятельство, что это все же город парадоксов, город тревожно выверенных противоположностей. Роберт Луис Стивенсон первым облек в слова истинную суть Эдинбурга, обнажившуюся при разделении Старого и Нового городов. Упоминание об этом встречается в его «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» (1886). Литературный вымысел основан на факте, на биографии человека с двойной жизнью Дикона Броуди, днем почтенного торговца и гражданского чиновника, ночью грабителя, который ухитрялся держать в страхе весь город. Стивенсон сумел превратить этот сюжет в нечто общее, даже экзистенциальное, в миф современного человека. Увы, декорациями для своей повести он выбрал Лондон — и это разочаровывает. Но Эдинбург все же прорывается: «За углом была площадь, окруженная старинными красивыми особняками, большинство которых, утратив былое величие, сдавалось поквартирно людям самых разных профессий и положений — граверам, архитекторам, адвокатам с сомнительной репутацией и темным дельцам»[376]— чем не описание восточной оконечности первого Нового города? В ту пору лондонские туманы были «глухими», ложились на улицы и скрывали их очень долго, тогда как с туманами Эдинбурга не сравнится никакой другой туман в мире; этот туман словно презирает порывы ветра и стелется по городу, вместо того чтобы разлететься в клочья. Каков же туман в «Джекиле и Хайде»? «Небо было скрыто непроницаемым шоколадного цвета пологом, но ветер гнал и крутил эти колышущиеся пары, и пока кеб медленно полз по улицам… то вокруг смыкалась мгла уходящего вечера, то ее пронизывало густое рыжее сияние, словно жуткий отблеск странного пожара, то туман на мгновение рассеивался совсем и меж свивающихся прядей успевал проскользнуть чахлый солнечный луч». Снова Лондон или Эдинбург? Или так: «Была холодная, бурная, истинно мартовская ночь, бледный месяц опрокинулся на спину, словно не выдержав напора ветра, а по небу неслись прозрачные батистовые облака. Ветер мешал говорить и так хлестал по щекам, что к ним приливала кровь». Это нисколько не походит на английскую луну и английский ветер.[377]
Однако эта повесть не прибавила Стивенсону уважения в родном городе. Он продолжает пробуждать к себе сильные чувства. Одни восхищаются им, подобно иностранцам, а другие терпеть его не могут из-за слабости духа: мол, бежал сначала в Калифорнию, а затем на Самоа. Эдинбург, которому свойствен «самый гнусный климат под небесами», мог бы, пожалуй, убить этого инвалида, если бы он не уехал — но сколько он вообще собирался жить, отщепенец? Ему следовало остаться и бороться, как молодому Арчи Уиру в романе «Уир Гермистон» (1896), романе об Эдинбурге, потенциально великом, хотя закончен он лишь частично. Роман показывает классический конфликт отца и сына, как в семействе Стивенсонов, между отцом, который строил маяки, и сыном, который сочинял истории. Написанный в тропиках, этот роман, отдаленное эхо Эдинбурга, оказался для Стивенсона непосильной ношей. Он умер прежде, чем завершил рукопись.
По крайней мере, Стивенсона нельзя обвинить ни в незнании родного города, ни в пренебрежении им. Лучше и точнее, чем даже сэр Вальтер Скотт или Джеймс Хогг, он подмечал и славил недостатки и достоинства Эдинбурга, основу его парадоксов. Стивенсон жил его жизнью:
Те окликали бы его, пройдись он по улице в своем броском бархатном пальто: «Я бы мог оказаться мертвой рукой в лапах старой ведьмы. Я еще не видел того, кто бы мог сопротивляться мне». Человек с дурной славой, даже грубоватый, каким он запомнился Эдинбургу, Стивенсон вспоминал город в своем добровольном изгнании с почти невыносимой пронзительностью. Единственное трогательное стихотворение об этом городе — его. Он написал этот стих на Самоа для своей жены Фанни. Когда он умер, Фанни нашла стихотворение в рукописи «Уира Гермистона». Его опубликовали как эпиграф к роману:
