Единая-неделимая - [50]

Они увидали Морозова и взяли под козырек. Солдатов, улыбаясь, доверительно сказал:

— А мы, ваше благородие, с кавалергардским подпрапорщиком парей подержали. Они за ротмистра Зорянку держат, а я за вас. Чья возьмет.

Когда Морозов вошел в передманежник, он был полон лошадьми. Вороные, рыжие, гнедые, серые, они плотно стояли в нем, и уже нельзя было водить. Между ними были офицеры. Солдаты-вестовые копошились среди лошадей, замывая и зачищая ноги, перебинтовывая их и осматривая седла и подпруги. По всем углам передманежника были разбросаны попоны, троки, шинели, палаши, сабли и шашки.

Морозов протолкался к Русалке. Она узнала его и тихо заржала. Как будто в этой волнующейся суете ожидания скачки она обрадовалась увидать своего человека и что-то хотела ему сказать, — не то попросить, не то пожаловаться.

Петров, стоящий подле Кармен, сказал:

— Узнала тебя. Тоже, как актриса перед выходом, волнуется. Сначала отлила у нее кровь к сердцу, побледнела она, и мутной стала шерсть, а теперь, смотри, как налились все жилки на ногах и боках. Будь она девушкой, теперь зарумянилась бы, вся оживилась и какая была бы хорошенькая! Только женщина это делает для мужчины, а она… бессознательно? для нас… Для ездоков.

— Как думаешь, Александр Александрович, возьмет она? Или опять Зорянко заберет все?

— Не знаю. У Зорянки не лошади, а английские машины! Они скачут, не думая. Скачут потому, что они так устроены. И как машина, так и они могут ошибиться. Они не свалят препятствия, ну, а рейки зацепить могут. Слишком точны.

— А Экс?

— Ванда Экса — аккуратная немка. Прыгает с таким точным расчетом, чтобы не было и сантиметра между ее ногами и рейкой. Ловчится, поджимает ноги. Ее много подбивали палками и железными прутьями. Она научена прыгать… Твоя Русалка, милый Сергей Николаич, — талант. Притом она русская лошадь, хоть и английских кровей. Она самолюбива, как русская девушка, она влюблена в тебя, и она все тебе даст. Она на репетициях прыгала на четверть выше, а сегодня будет на пол-аршина. Только повод давай, только сиди плотнее с тугими шенкелями и низкими руками. Будь спокоен и верь ей!..

Петров ласково потрепал по шее Русалку.

— Она умна, и это все… — добавил он.

По манежу загремела музыка. Играли что-то сложное тягучее, оперное, чем любят щегольнуть полковые капельмейстеры. Эхо отдавало звуки труб, и мелодия корнета покрывалась откликами басов и геликонов. Правая и задняя трибуны, любимые места дешевой публики, были уже полны. Ложи тоже наполнялись и пестрели модными, только что полученными из Парижа туалетами. Говор тысячи людей стоял в манеже.

Звонко и резко зазвонил колокол…

Штатский брюнет, в длинном черном сюртуке и цилиндре, с розеткой распорядителя и членским билетом в петлице, вошел в передманежник и крикнул:

— Господа, прошу садиться на премировку (Премировка — здесь, осмотр лошадей и ездоков перед скачками). Морозов перекрестился и сказал со вздохом Тесову:

— Ну, выводи!

XII

Нина Белянкина, в серой, маленькой шляпе лодочкой с серым крылом цесарки, той старомодной шляпке, в которой она познакомилась с Морозовым, — она считала ее счастливой — и в короткой, под котик кофте — совсем немодной, так настаивала, чтобы ей продали ложу в кирпичной стенки, что она достигла своего.

Ложа была одна, случайная. Она была заказана генеральшей Гриппенберг и только что возвращена.

Маленький Песцов, секретарь общества, устраивавшего состязания, никогда не продал бы ложи так скромно и не по моде одетой даме, если бы с Белянкиной не было ее подруги Ксении Лопатиной, работавшей в лучшем модном магазине и одетой с подчеркнутой претензией модной модели. Шляпа с полями чуть не аршин в поперечник, темная вуаль с громадными мушками и легкое, суконное, лиловое манто, подхваченное под коленом, — все было такое идущее впереди сезона, и Песцов решил, что перед ним хозяйка модного магазина и ее модель, и отдал им последнюю ложу. Нина купила афишу, стрельнула в Песцова подведенными глазами-незабудками и пошла по манежу.

В это время серые дощатые ворота распахнулись, оркестр заиграл «рысь» и в манеж стали въезжать всадники.

На середине манежа старый барон Древениц, в длинном пальто и в монокле, стоял с маленьким генералом Лимейлем, ловким и стройным, с нестареющим бритым лицом.

Рядом с Лимейлем был его помощник, красавец князь Багратуни, и тот штатский, что просил садиться, — Звездинцев.

Первым на нарядном, небольшом вороном жеребце орлово-растопчинских кровей, завода Великого Князя Димитрия Константиновича, ехал полковник Конногренадерского полка. Он спокойно вел лошадь, косившую глазом на зрителей. За ним ехал кавалергард Зорянко, едва справляясь с гнедым хёнтером (Хёнтер (правильнее гунтер) — порода лошадей, выведенная в Великобритании; была очень популярна среди офицеров русской гвардейской кавалерии; многими считалась «идеальной строевой лошадью»), блистающим холодными, коровьими глазами, с коротко обрубленным и все время шевелящимся хвостом. За хёнтером шла Русалка.

Вид хёнтера раздражал Русалку. Его голый, ничего не прикрывавший хвост казался ей оскорбительным. Хёнтер был острижен по колени и сверху был розовато-серый и гладкий, а в низах была густая длинная шерсть, и это казалось Русалке издевательством над лошадью. Гривы у него не было, и сквозь манерно, по-спортсменски, отставленные локти Зорянки Русалка видела голую шею, темнеющую ежиком гривы. И шел он, болтая ногами в воздухе и показывая тяжелые, плоские, точно упряжные копыта.