Эдгар По. Идеальный текст и тайная история - [4]

— Как мы узнаем, что взлетели?

— Просто. До того как это случится, в каюту закачают усыпляющий газ, мы уснем и очнемся уже только на Марсе.

— О!

Я и в самом деле удивился.

— Неужели ты этого не знал?

— Нет, но теперь понимаю, почему говорят о том, что лететь надо всего лишь два дня. Видимо, считается только день старта и день приземления, а все путешествие мы будем спать?

— Так и есть. А теперь — говори, не строй из себя Гобсека.

— Ты закончила с туалетом?

— Уже.

Моя коляска опять совершила оборот, и я вновь получил возможность видеть юную литераторшу из России. Глаза ее блестят, полные, красивой формы губы слегка полуоткрыты, щеки окрашены румянцем.

— Все настолько просто, — сказал я, — что ты в это не поверишь.

— Попробуй. Вдруг получится?

— Хорошо, пусть будет так. Если сказал «а», должен сказать и «б». Последствия в руках господних.

Она продолжает улыбаться, но улыбка эта уже не так жизнерадостна. Похоже, на нее подействовал серьезный, почти торжественный тон, на который я перешел. Вероятно, именно поэтому она спросила:

— Ты веришь в бога?

— Конечно. В мое время в него верили практически все. И зачем мне отказываться от привычек юности, даже если сейчас они вышли из моды?

— Однако ты, за все время пока я радом, не обмолвился о боге и словом.

— Как правило, люди не склонны упоминать о тех, встреча с кем не доставит им удовольствия, но неизбежна. Я — не исключение.

— И каким образом ты, хотя бы в течение последних лет ста, мог согрешить перед создателем? И вообще, тебе не кажется, что такое долгое воздержание — очищает?

Я поморщился.

Молодость бывает удивительно бестактна. Невольно, конечно, но извиняет ли их это?

— Или у тебя есть свои тайные грешки? — поинтересовалась она.

— В некоторых судах учитывают не только поступки, но и намеренья.

Сказав это, я подумал, что выразился слишком гладко, слишком нейтрально. Хотя для понимания сказанного мной вполне хватит и скапливающегося в хранилище текста. Причем, читая его, она уже будет знать конец истории.

И вообще, почему я не учитываю вариант, при котором все мои мысли об идеальном тексте, все выводы о причинах собственного долголетия и связанные с ними действия, не более чем следствия старческого маразма?

Да нет, этого быть не может. Время пощадило мой разум. Разум — как мускулы у борца. До тех пор, пока ты даешь им достаточную нагрузку, они не одрябнут и не подведут.

— Ты опять замолчал, вредный старикашка… рассказывай, да поживее.

Потемневшие глаза и сурово сжатые губы, а руки стиснуты перед грудью, словно она пытается удержать нечто очень ценное, дороге.

Ну да — разгадка. Она самая.

— Хорошо, деточка, — промолвил я. — Ты получишь обещанное, прямо сейчас.

— Говори.

Она даже подалась ко мне, и я вдруг почувствовал легкий аромат духов, сладковатый, но не назойливый, к которому примешивался еще и ее собственный запах, привлекательный и слегка возбуждающий, наводящий на мысли о чистоте и молодости.

Как бы мы не мудрствовали, подумал я, запахи, вот что управляет нашей жизнью. И это — нормально, естественно. Мы все еще принадлежим природе, даже открещиваясь от нее всеми силами. Как может измениться наш мир, если я все-таки заговорю ее голосом? Что она пожелает для тех, кто ее все время предает, кто пытается от нее отделиться? Армагеддон? Сомнительно. Для него нужны более веские причины.

— Ну же… не молчи. Время уходит.

Я вздохнул.

Воистину…

— В общем, все очень просто. Жизнь состоит из набора происшествий, эпизодов. Многие из них вытекают друг из друга, соединены причинными связями. Я их называю историями. Историй этих, как ты понимаешь, огромное количество. Все они сплетены друг с другом, и большая часть не стоит выеденного яйца.

— Что ты имеешь в виду?

— Не более сказанного. Большая часть историй — банальна и повествует, к примеру, о жизни какого-нибудь мелкого ремесленника и белошвейки. Начинается она, как и положено, со встречи, потом следует любовь, женитьба. Ясное дело, у них появляются дети, они их растят, считают копейки, ссорятся, мирятся, пьют горькую, изменяют, и так постепенно продвигаются к могиле. После — финиш, каменная плита и на этом история заканчивается. Как я и сказал, она относится к заурядным, имя им — легион.

— Ты имеешь в виду стандартные, бытовые истории, не так ли? — спросила она.

Умница, просто — умница.

— Вот именно, — кивнул я. — Бытовые, состоящие из символов, о которых я уже упомянул. Любовь, расставания, встречи, снова любовь, рождение новой жизни и смерть. Эти истории я называю хрупкими. Они зависят от случая, от личной воли их участников и еще от стечения многих обстоятельств. Проще говоря, они не стабильны, они могут легко измениться.

— Хорошо. А что дальше?

— Есть и другие истории. Крепкие. Истории фатума. Их гораздо меньше, но все же обычному человеку можно запросто к одной из них прикоснуться, поскольку они, как правило, включают в себя судьбы многих людей, даже судьбы целых государств. Они имеют большое влияние на историю, от них частенько зависит, каким путем она пойдет. В них вплетено множество бытовых историй. Понимаешь?

— Не очень.

— В зарождении такой истории почти наверняка участвуют могущественные, высокопоставленные особы, она густо замешана на секретах государственного уровня, но постепенно, включая в себя все больше и больше людей, их бытовых историй, становится… очень разной, пестрой, массовой, я бы сказал. И еще в ее основе, как правило, лежит какая-то богатая на возможности идея, способная пленить умы людей. К примеру, идея крестовых походов. История фатума словно магнитом притягивает к себе всех нужных для ее развития и роста. С какого-то момента она становится уже настолько сильной, что сопротивляться ее приказам не в человеческих силах. Попавшего в ее зону влияния она не мытьем, так катаньем заставит совершить те или иные, необходимые для нее поступки.