Эдгар По - [85]

В действительности же «исцеление» так и не наступило, и начиная с 1842 года падение неуклонно ускорялось.

Как-то По познакомился с одним молодым правоведом — приятным и располагающим к себе человеком, имевшим, однако, весьма эксцентричные привычки. Нового друга, который держал адвокатскую контору на Принс-стрит, звали Генри Бек Хирст. По в ту пору очень интересовался законами об авторских нравах — предметом, неоднократно упоминавшимся в его переписке с Томасом, и поэтому стал часто бывать у Хирста. Последний, однако, вовсе не был поглощен занятиями юриспруденцией. Родители его, с которыми он позднее испортил отношения, женившись против их воли, имели недурной доход, и Генри предпочитал изучать жизнь пернатых, собирать птичьи гнезда и яйца и писать стихи, нежели корпеть над фолиантами, посвященными гражданско-правовому деликту. Еще он очень любил загородные прогулки.

Хирст дружил с неким Джорджем Липпардом, известным в Филадельфии молодым сумасбродом, который носил волосы длинными, спутанными локонами, одевался в синий сюртук, туго стянутый в талии, и щеголял с полным пренебрежением к тогдашней моде вырезным бархатным воротником.

Липпард имел обыкновение ночевать в заброшенном доме на площади Франклина, около сотни пустующих комнат которого были открыты для всякого рода самочинных постояльцев, не желавших отягощать себя расходами на жилье. Липпард почивал, подложив под голову саквояж, и видел во сне сплошные кошмары. Место это он прозвал «монашеской обителью» и сочинил о нем сумасшедший «готический» роман, где было все — ухмыляющиеся черепа, скитающиеся по темным коридорам зловещие фигуры в капюшонах, таинственные тени, скользящие по залитому лунным светом полу. В других своих книгах и пьесах он бичевал ханжество филадельфийских обывателей, разоблачая скрывавшиеся за ним безнравственность и порочность. Книги эти вызывали бури протеста в местном обществе, а представление одной из пьес было прервано разъяренной и негодующей толпой во главе с мэром города. Через Хирста Липпард, видимо, познакомился с По. Все трое были в известном смысле братьями по духу.

Хирст и По часто заглядывали к художнику-иллюстратору Джону Сартейну, с которым оба были в приятельских отношениях. Сартейн пил абсент, Хирст обожал бренди, и потому неудивительно, что поздние пирушки, которые устраивали художник, чудаковатый птицелов-законник и будущий автор «Ворона», внушали миссис Клемм серьезные опасения.

Хирст сделался самым близким после Томаса другом По в бытность последнего в Филадельфии. Томас жил в Вашингтоне, и общаться они могли лишь посредством переписки или во время приятных для обоих, но довольно редких встреч. Точно так же, как По бродил когда-то по Балтимору в обществе Уилмера, он теперь гулял по улицам Филадельфии или ее окрестностям, сопровождаемый Хирстом. Беседы их вращались главным образом вокруг литературных тем. По в это время уже работал над «Вороном» и не раз обсуждал его замысел с Хирстом. В этих беседах, вероятно, родились некоторые идеи и образы стихотворения. Однако Хирст, чье сознание со временем окончательно отуманил алкоголь, говоря об этих прогулках позднее, вспоминал, что стихи «были сочинены» им самим. В этом утверждении он упорствовал долгие годы, и, поскольку о его близости с По было хорошо известно многим в Филадельфии, нашлось немало людей, которые из жалости ему верили, указывая при этом на некоторое сходство между «Вороном» и написанным ранее стихотворением Хирста «Сова». С другой стороны, многие поэтические сочинения Хирста изобилуют явными заимствованиями из По, на что тот не преминул обратить внимание публики. По-видимому, влияние было взаимным, однако ни тот, ни другой не желали этого признавать, и досадная литературная тяжба не прекращалась. История была не нова: гений почерпнул нечто у посредственности и создал шедевр. Посредственность отозвалась оскорбленным ропотом, унося обиду в могилу, и была бы забыта потомством, если бы не памятная встреча с По.

Однако описанное выше произошло несколько позже, а в Филадельфии они еще долго оставались добрыми друзьями и часто проводили время вместе — потягивали абсент с Сартейном, часами просиживали в маленькой конторе Хирста на Принс-стрит за бокалом бренди, копались в законах об авторском праве, читали стихи — и говорили. Каждым воскресным утром Хирст отправлялся к По, жившему теперь в небольшом домике на Спринг-Гарден-стрит, чтобы позавтракать со своим другом. Сохранилось воспоминание об одной особенно роскошной трапезе, состоявшей из восхитительной делаварской сельди с печеным картофелем, к которой миссис Клемм подала целое блюдо дымящихся мэрилендских слоеных пирожков.

В начале марта 1842 года в Филадельфию приехал с лекциями Чарльз Диккенс, остановившийся в знаменитой тогда гостинице, фасад которой украшал орел с разинутым в крике клювом — эмблема эта, кстати сказать, вызывала у классика непреодолимое отвращение. Речь идет о старинном отеле «Соединенные Штаты» на Честнат-стрит. Огромную популярность Диккенса в тогдашней Америке трудно представить сегодняшнему читателю, который заглядывает в его книги разве что в школе. В те времена в сотнях тысяч семей чтение вслух после ужина было в таком же обычае, как и вечерняя молитва. В конце дня взрослые в нетерпеливом ожидании собирались у очагов, чтобы послушать «Крошку Доррит», «Маленького Тима» или «Оливера Твиста», готовые смеяться и плакать над ними вместе с детьми. Буквально тысячи людей знали наизусть целые страницы из книг Диккенса, и его визит за океан больше напоминал приезд триумфатора, а не гастролирующего лектора. Мужчины, женщины, дети — все любили этого волшебника слова, который сотворил для них больше чудес, чем любой другой английский писатель.