Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы - [34]

Шрифт
Интервал

Его одеяние, убогое и грубое, изодралось почти в клочья о шипы ежевики и терновника; руки, щеки и подбородок страшно обросли, и лицо едва проглядывало из-под густых, спутанных волос. В его позе и безумном взоре таилось нечто большее, чем просто болезненный разброд мыслей и чувств. Его застывшие, наполненные горем и печалью глаза свидетельствовали не только об отчаянии, обуревавшем душу, но и о том, что он измучен голодом.

Вид Клитеро привел в трепет сокровенные глубины моего сердца. Ужас и дрожь овладевали мной, пока я стоял и наблюдал за ним, и у меня не было сил обдумать, каким образом я смогу помочь ему. Нужно было дать о себе знать, Но что посоветовать человеку, оказавшемуся в такой ситуации, чем утешить его печаль? Какими словами привлечь к себе его внимание, как облегчить ему муки ужасных страстей? Я не знал. Он был совсем близко, и в то же время непреодолимая бездна разделяла нас. Мне оставалось только позвать его.

Удивление и ужас все еще сковывали меня, отчего мой голос прозвучал пронзительно и проникновенно. Бездонная пропасть и скалы отразили и усилили звуки, когда я воскликнул:

– Эй!.. Клитеро!

Мои слова возымели действие. Он мгновенно очнулся, распрямил спину и впился глазами в крутой выступ над головой, как будто ожидая, что тот сейчас свергнется и раздавит его. Потом Клитеро поднялся с земли. Он едва держался на ногах. Да, он услышал меня, но не мог понять, кто и откуда его зовет. И стал с тревогой озираться по сторонам. Тогда я снова закричал:

– Смотри сюда! Это я тебя звал!

Тут он поглядел в мою сторону. Лицо его выражало одновременно изумление и ужас. Сцепив руки, он наклонился вперед, словно желая удостовериться в реальности происходящего. А затем отступил на шаг и, скрестив руки на груди, потупил взгляд.

Из нас двоих мне первому надлежало прервать молчание, что я и собирался сделать. Чтобы Клитеро лучше услышал меня, я приблизился к самому краю пропасти, на мгновение потеряв его из виду, а когда снова перевел взгляд на противоположную скалу, он уже исчез.

Там, где только что находился Клитеро, было пусто, Ни шелест листвы, ни что-либо другое не насторожило меня, не подсказало, куда он мог деться. Впрочем, любые звуки утонули бы в реве водопада. Скальная впадина, где он сидел, с одной стороны примыкала к краю пропасти, сверху над ней нависали камни, а по бокам скала отвесно шла вниз. Не мог же он броситься в бездну… И все же мне казалось невероятным столь молниеносное его исчезновение.

Я наклонился над пропастью, но из-за огромной глубины и царившего внизу мрака не смог ничего различить, Крики и стоны в любом случае поглотил бы шум низвергавшейся воды. Прыгнув со скалы, Клитеро непременно должен был погибнуть, а единственным достоверным предположением выглядело именно это.

Очень нелегко описать то, что я чувствовал. Образ отчаявшегося человека и внезапная катастрофа, к которой привело мое несвоевременное вмешательство, переполняли меня раскаянием и ужасом. Правда, отчасти мои опасения уменьшились, когда мне пришла в голову новая догадка: ведь с задней стороны впадины вполне могла быть какая-то ложбинка, углубление, позволившие ему спрятаться.

Предположив это, я почувствовал облегчение. Конечно, могло произойти и самое худшее, но оставалась еще толика надежды. Если бы мне удалось найти Клитеро и привлечь к себе его внимание, я смог бы преподать ему уроки силы духа. А если бы слова оказались бессильны и доводы бесполезны, я просто молча посидел бы рядом с ним в тишине, увлажнил бы его руку слезами, и мы дышали бы в унисон, и он ощутил бы мое сочувствие, и я заверил бы его, утешая, что так, как он сам оценивает свои заблуждения и казнит себя, никто не будет казнить его и что, по крайней мере, один человек испытывает к нему любовь и жалость, ибо он заслуживает милосердия.

Эти мысли вдохновили меня и придали мне сил. Для достижения моей цели требовалось добраться до противоположной скалы. Клитеро, судя по всему, смог это сделать, значит, и я смогу. Задача теперь не казалась мне невыполнимой. Я еще раз обошел гору по периметру. Со всех сторон были невероятно высокие отвесные скалы, и пропасть нигде не выглядела у́же, чем там, откуда я наблюдал за Клитеро. Поэтому я вернулся на прежнее место и еще раз прикинул возможность безопасного преодоления этой чудовищной бездны.

Посмотрев вверх, я наткнулся взглядом на ту самую сосну, возле которой стоял прежде. Сравнив ширину пропасти с длиной ствола, я сообразил, что это дерево вполне может послужить мне мостом. По счастью, оно росло наклонно и под ударами топора упало бы как раз поперек пропасти, соединив обе скалы. Ствол был достаточно массивным для того, чтобы я мог, ступая по нему, добраться до противоположного склона быстро и безопасно.

Более тщательное обследование этого места, а также самого дерева, его размеров, угла, под которым оно росло, подтвердило осуществимость моего замысла, и я решил поскорее начать действовать. Нужно было сходить домой, взять топор и вернуться сюда. Я вновь углубился в пещеру, идя тем же путем, каким пришел, пока наконец не выбрался наружу. Было еще светло, однако, когда я приблизился к дому, уже появились звезды. Физическое утомление и изнуренный дух требовали, чтобы я отложил свое предприятие до утра.


Рекомендуем почитать
За городом

Пожилые владелицы небольшого коттеджного поселка поблизости от Норвуда были вполне довольны двумя первыми своими арендаторами — и доктор Уокен с двумя дочерьми, и адмирал Денвер с женой и сыном были соседями спокойными, почтенными и благополучными. Но переезд в третий коттедж миссис Уэстмакот, убежденной феминистки и борца за права женщин, всколыхнул спокойствие поселка и подтолкнул многие события, изменившие судьбу почти всех местных жителей.


Шесть повестей о легких концах

Книга «Шесть повестей…» вышла в берлинском издательстве «Геликон» в оформлении и с иллюстрациями работы знаменитого Эль Лисицкого, вместе с которым Эренбург тогда выпускал журнал «Вещь». Все «повести» связаны сквозной темой — это русская революция. Отношение критики к этой книге диктовалось их отношением к революции — кошмар, бессмыслица, бред или совсем наоборот — нечто серьезное, всемирное. Любопытно, что критики не придали значения эпиграфу к книге: он был напечатан по-латыни, без перевода. Это строка Овидия из книги «Tristia» («Скорбные элегии»); в переводе она значит: «Для наказания мне этот назначен край».


Первая любовь. Ася. Вешние воды

В книгу вошли повести «Ася», «Первая любовь», «Вешние воды». Тургенев писал: «Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь». В «Асе» (1858) повествование ведётся от лица анонимного рассказчика, вспоминающего свою молодость и встречу в маленьком городке на берегу Рейна с девушкой Асей. На склоне лет герой понимает, что по-настоящему любил только её. В повести «Первая любовь» (1860) пожилой человек рассказывает о своей юношеской любви. Шестнадцатилетний Владимир прибывает вместе с семьей в загородное поместье, где встречает красивую девушку, двадцатиоднолетнюю Зинаиду, и влюбляется в нее.


Обрусители: Из общественной жизни Западного края, в двух частях

Сюжет названного романа — деятельность русской администрации в западном крае… Мы не можем понять только одного: зачем это обличение написано в форме романа? Интереса собственно художественного оно, конечно, не имеет. Оно важно и интересно лишь настолько, насколько содержит в себе действительную правду, так как это в сущности даже не картины нравов, а просто описание целого ряда «преступлений по должности». По- настоящему такое произведение следовало бы писать с документами в руках, а отвечать на него — назначением сенатской ревизии («Неделя» Спб, № 4 от 25 января 1887 г.)


Призовая лошадь

Роман «Призовая лошадь» известного чилийского писателя Фернандо Алегрии (род. в 1918 г.) рассказывает о злоключениях молодого чилийца, вынужденного покинуть родину и отправиться в Соединенные Штаты в поисках заработка. Яркое и красочное отражение получили в романе быт и нравы Сан-Франциско.


Борьба с безумием: Гёльдерлин, Клейст, Ницше; Ромен Роллан. Жизнь и творчество

Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (18811942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В пятый том Собрания сочинений вошли биографические повести «Борьба с безумием: Гёльдерлин, Клейст Ницше» и «Ромен Роллан. Жизнь и творчество», а также речь к шестидесятилетию Ромена Роллана.