Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы - [29]

Пещера в дикой местности, куда вы пришли, преследуя меня, была моим убежищем во время воскресных прогулок, Нередко я давал волю своим горестным чувствам там, на утесах и пустошах. Нередко предавался печальным размышлениям внутри пещеры. Здешние скупые пейзажи близки моей душе. Холмы и горы навевали на меня образы безысходного отчаяния и одиночества, а низвергавшиеся с высот потоки убаюкивали, заставляя на время забыть об остальном человечестве.

Я понимаю вас. Вы считаете меня виновным в смерти Уолдгрейва. Иначе и быть не может. Вести себя так, как я, мог только убийца. Я не вправе предъявлять вам упреки за ваши подозрения, хотя, чтобы разубедить вас, мне пришлось заплатить слишком высокую цену.

Глава IX

Так завершилась его исповедь. Закончив говорить, он сорвался с места и, не дав мне произнести ни слова, скрылся в лесной чаще. Я не успел его остановить, Да и что я мог сказать ему такого, чтобы он выслушал меня? История Клитеро абсолютно не соответствовала моим ожиданиям и была настолько необычной, что я не обратил внимания на его намек о самоубийстве.

Тайна, ключ к которой я, как мне казалось, уже почти держал в руках, по-прежнему оставалась неразгаданной, Начиная с той минуты, когда характер Клитеро сделался предметом моих раздумий, и вплоть до окончания его рассказа, ничто не подтверждало моих подозрений. Возможно, я был слишком доверчив, и это стало причиной ошибки? Ведь даже похожие истории могут развиваться совершенно по-разному. Есть ли вообще критерий, позволяющий определить истину? Или мне просто не хватило информации, чтобы понять, что его беспокойное поведение было связано с событиями, произошедшими в тысячах миль отсюда, а терзался он из-за того, что убил свою благодетельницу и друга?

Исповедь Клитеро касалась людей не знакомых мне и опровергала мои подозрения, однако и смерть Уолдгрейва тоже была актом чьего-то мгновенного безумия, и ей тоже сопутствовала ложно понятая идея милосердия.

Я не имел непосредственного отношения к преступлению, совершенному на другом континенте. Жизнь моя до тех пор была скучна и обыденна. Правда, я много читал романов и хроник, и все-таки никогда еще ни одна история не производила на меня такого впечатления, как та, которую поведал мне Клитеро. В книгах я ничего подобного не встречал: опосредованное свидетельство, коим довольствуется читатель, – совсем не то, что быть очевидцем или участником событий. Какое-то время я пребывал в замешательстве. Меня преследовали образы из рассказа Клитеро, но в голове моей царил хаос, лишь постепенно я смог разобраться в своих мыслях и все хорошенько обдумать. Как расценить поступок Клитеро? Дикое, прискорбное безрассудство! И вместе с тем – неизбежный результат в цепи взаимосвязанных идей. Он исходил из побуждений добра, Пылкий, благородный дух привел его к этому.

За убийство Уайетта его ни в коем случае нельзя осуждать. Жизнь Клитеро представляла гораздо большую ценность, нежели жизнь его врага. И им руководил естественный рефлекс самозащиты. К тому же он не узнал нападавшего; в противном случае – только Всевышнему ведомо, как бы все обернулось. Окажись на месте Уайетта обычный, никому не известный злоумышленник, его смерть не вызвала бы у Клитеро такого раскаяния. Зрелище агонии поверженного противника, конечно, опечалило бы его, но не больше, чем смерть любого другого человека, погибшего при аналогичных обстоятельствах, не важно от чьей руки.

Необходимо заметить, что он действовал не по собственному желанию, а поддавшись порыву, который не мог ни контролировать, ни сдержать. Как же его винить? Должен ли человек осуждать себя за поступок, совершенный без преступного умысла? О каком умысле вообще может идти речь? Неужели нет утешения в осознании своей правоты или слабости, когда последствия нельзя было предвидеть? Неужели все мы грешники только потому, что не принадлежим к сонму святых? Или потому, что наши знания и воля стеснены непреодолимыми границами?

Чем было вызвано столь ужасное намерение? Чудовищным заблуждением. Действиями Клитеро руководили благородство и сострадание, но это не освобождает его от ответственности и чувства вины. Никакие былые заслуги не могут компенсировать преступления. Мукам совести на чаше весов нет противовеса.

Каков в этом случае вывод беспристрастного наблюдателя? Следует ли относиться к такому человеку с презрением или враждебно? Ведь судьба поставила его в жесткие рамки, когда он был просто вынужден сделать то, что сделал. Единственное, что может освободить от вины, – доказательство чистоты намерений. Он стал жертвой двойной ошибки. Заблуждался в оценке произошедшего. И от этого несчастен.

До чего же несовершенны основания, исходя из которых мы делаем наши умозаключения! Было бы полезным узнать о его детстве, о его наставниках, о тех, кому он подражал, оценить, как воплощались в жизнь его принципы, посмотреть, как он вступал в пору зрелости, пройти по его следам все события и испытания, дабы понять, что он чист душой? Кто бы осмелился заранее предположить, что его ждет такое будущее? Кто не утверждал бы с уверенностью, что он не способен совершить ничего подобного?