Эдельвейсы растут на скалах - [42]

Беру с этажерки зеленый альбом, еще курсантский. Раскрываю. С фотокарточки смотрит все отделение…

Здесь — мы с Иваном, лежим в траве за пулеметом, ведем огонь.

Вот я — выпускник. Уже в офицерской форме. Впереди сидят командиры и члены Государственной комиссии. За ними — вся наша братия, новоиспеченные лейтенанты.

И приятно, и в то же время тяжело на душе от воспоминаний.

Вот фотокарточка, где я еще салажонок, нас только-только обмундировали. Днем сфотографировался, а вечером нас несколько человек послали рабочими по кухне. Мы перемыли после ужина посуду, начистили картошки. Но в казарму нас не отпустили: ждали из лагерей третий курс. В большом мрачноватом деревянном помещении стояли длинные столы, на десять человек каждый. Вдоль столов — длинные тяжелые скамейки. На этих скамейках мы и улеглись.

В два часа ночи нас разбудили.

Распахнулась дверь, и в столовую потянулась, точно пулеметная лента, начиненная патронами, бойкая цепочка курсантов. Из лагерей приехали на лошадях. У каждого на боку шашка. Запыленные, загорелые, расторопные, звенели шпорами. По столовой будто свежий ветер прошелся.

В сравнении с ними я чувствовал себя маленьким, слабеньким. «Неужели и я через три года буду таким же?» — верил и не верил я, разглядывая во все глаза выпускников.

Они быстро заняли столы. Мимо столов прошелся курсант-старшина, коренастый, с сильной коричневой шеей, голову держал задиристо, по-петушиному.

— Дивизион, садись! — властно, красиво скомандовал он рокочущим голосом.

От каждого взвода к «амбразуре» побежал курсант с большим — на десять тарелок — фанерным подносом. Наполнив поднос, бегом нес его к столу. Курсанты, как жонглеры, быстро передавали друг другу горячие алюминиевые тарелки. Чай пили из зеленых эмалированных кружек.

— Дивизион, встать! — подал команду старшина. — Повзводно — выходи!

Столовая быстро опустела. С улицы донеслись команды, приглушенные стенами:

— Стр-р-роиться!.. ир-р-рно!.. гом… арш!

Раздался упругий, короткий гул, чуть вздрогнула земля — по ней разом топнула добрая сотня ног.

Мы собирали тарелки, несли их в моечную. Нас ждал еще солидный холмик нечищеной картошки.

К новому учебному году строители сдали новую столовую, с кафелем, паркетом; курсанты сидели по четверо за каждым столиком. Белые скатерти, приборы из нержавейки, фарфоровые тарелки и тарелочки, стаканы с подстаканниками, салфетки. Пищу разносили официантки в белых фартучках и кружевных наколках.

На все лето выезжали в лагеря. Там — самообслуживание, длинные столы, эмалированные кружки, алюминиевые тарелки, ложки.

А вот фотокарточка, где я в лагере, на фоне белых палаток. В панаме со звездой, в яловых сапогах со шпорами, с шашкой на боку: как раз дневалил.

Свадебная фотокарточка… Сразу переворачиваю страницу.

А здесь я — на заставе с Сережкой на руках. Сыну здесь месяца два. Глаза еще бессмысленные. Он в каком-то чепчике.

А вот Сережка после памятного утренника. Умная, веселая мордашка. Смотрит немного исподлобья. В колпаке, в помятом жабо. В руке — прозрачный кулек, видны апельсин, конфеты.

Листаю альбом — перелистываю прожитые годы. Они, со всеми событиями, остались там — по ту сторону страшного разлома…

Так получилось, что у меня нет фотокарточки ни Аленушки, ни Иришки. Хочу вспомнить лицо Аленки — не получается. Что-то призрачное, неуловимое, как забытая прекрасная мелодия, блуждает в глубинах памяти и никак не может всплыть, высветиться. Иногда на миг отчетливо проступают устало опущенные уголки губ, большие черные глаза и ресницы с налипшим на них снегом, росинки растаявшего снега на носу. Однако уверен, что если б увидел ее — сразу бы узнал.

Какая несправедливость: Аленушка тебе нужна, как воздух, а в эту самую минуту она, возможно, идет по тротуару, вокруг множество людей — и никому до нее нет дела! Никто из них не подозревает, какой удивительный человек прошел мимо. Каждый день она приходит на работу, и для сотрудников она всего лишь коллега. Уйдет, на ее место встанет другая — и сослуживцам все равно, лишь бы работала хорошо да к ним была бы добра.

А ты годами мечтаешь о том, чтобы еще хоть раз взглянуть на нее.

Как сложилась у нее жизнь? Возвращалась она к мужу не с легким сердцем. Он тоже, наверно, не знает, чем владеет. Как мне хотелось тогда, чтобы она забыла свою обиду, снова научилась улыбаться! И я сумел сделать так, чтобы она улыбалась.

Мне нестерпимо хочется видеть Аленку сейчас, сию минуту. В эти мгновенья я знаю, что люблю ее. Люблю невыносимо. Люблю давно. Всегда. Я разыщу ее. Вот наберусь немного сил и начну розыски!

А сейчас мне так нужно хотя бы прикоснуться к чему-то, что связано с Аленушкой.

Вытаскиваю из-под кровати старый чемодан, еще курсантский, вываливаю из него содержимое, приподнимаю газету, застилающую дно, достаю из-под нее потертый голубой конверт…

«Теперь я знаю, что среди вас есть настоящие. А это очень важно: знать, что есть…»

Да, это, действительно, очень важно.

* * *

А Земля продолжает вертеться; дни, точно облака в ветреный день, бегут нескончаемой чередой, — дни моего одиночества. Выйти из дома я еще не в состоянии. Продукты мне покупают ребятишки из нашего подъезда.