Эдельвейсы растут на скалах - [29]

— Смотрите, какие штучки мой Дублер откалывает!

Дублер, переставляя ноги, как паралитик, идет, держась за спинку кровати, и не верит еще, что это он навсегда уходит от костылей, невыносимых болей — уходит от «Кушинга»…

В палату спешат люди с тревожными лицами, но, узнав, в чем дело, в мгновение преображаются: смеются, перемигиваются, балаганят:

— Боровичок, пошли в коридор в чехарду играть.

— Да на нем уже пахать можно!

— Во дает. Ну чисто — Майя Плисецкая.

— Эй, публика, не сглазьте его!

Мне, наконец, тоже разрешили вставать. Теперь мы с Володей соревнуемся: кто из нас медленней ходит. Я передвигаюсь с тросточкой.

В палате освободилась койка, и к нам положили старого знакомого, Зануду. У него щитовидка. Ему и раньше предлагали оперироваться, но он отказывался. Однако болезнь свое берет: Зануде пришлось вернуться и просить, чтобы снова приняли. На нем своя шикарная пижама, мягкие комнатные тапочки. Он знакомится с обстановкой. В хирургическом отделении он впервые.

Сестра делает Володе перевязку.

— Это кыто такая? — шепотом спрашивает у меня Зануда.

— Перевязочная сестра.

— Она и меня будыт перевязыват, да?

— Она всех перевязывает.

— О, дэвушка! Ка-кой ма́ладой, сы́мпатычный, — обращается он к ней. — Я хачу вас у́гастыт. Угащайтэс пажалуста, — раскрывает коробку дорогих конфет. Сестра отказывается. Зануда набирает горсть и высыпает ей в карман. Та смущается, благодарит.

Так он угощает всех, кто будет его лечить: мелкую сошку — всех из одной коробки, а для тех, кого считает поважнее, открывает новую. Еду Зануде приносит жена. Дежурная сестра спрашивает, почему он не идет в столовую. Зануда поднимает брови:

— Я же нэ свинья, читобы жрать ба́льничную пищу. Я же гатовлус к а́пирации.

Сказать Зануде пару ласковых? Да разве до него дойдет? Я уже знаю его. Это не ребенок, который по неопытности может что-то сказать не так. Нет смысла даром тратить порох. Мы игнорируем его. На праздные вопросы не отвечаем, советуем обратиться в Мосгорсправку. Возвратясь из столовой, вылизываем по-шутовски стаканы, ложки, похрюкиваем. Зануда понимает, в чей огород камушки, но не смущается: он верен себе.

Жена приносит Зануде еду несколько раз в день. Тумбочка, стол, подоконник завалены продуктами. Под койкой, в раковине умывальника валяются огрызки. Санитарки не успевают убирать за ним, заочно клянут его, но с ним разговаривают учтиво: он каждый день дежурной санитарке, не глядя, сует в руку рублевку.

Володя подмигивает мне:

— Насобачился.

Зануда и прежде жил в больнице роскошно, а поступив в хирургическое отделение, возвел себя в ранг великомученика и требует от жены и персонала удесятеренного внимания.

С моей легкой руки у Зануды появляется новое имя: Пуп Земли.

Но вот Зануду прооперировали. Теперь жена ходит в магазин только два раза в день. Остальное время сидит подле него. Дежурная санитарка тоже почти не отходит — он теперь дает по трешке, такса повысилась. Однако трудно отрабатывать эту трешку.

Зануда уверен, что за деньги можно купить все. Он не ходит в туалет, хотя ему разрешили вставать. В палате потребует утку, а потом идет гулять по отделению.

Если утку выносит жена, бранит ее — ведь он платит санитарке! А жена сгорает от стыда и, как может, старается помочь ухаживать за ним — вопреки его грубым внушениям, которые он делает ей по-грузински. Она стоит молча, как провинившаяся девчонка, не смея поднять взор на своего грозного господина.

Наконец Зануду выписали, и всем стало легче, будто расстались с больным зубом.

На радостях отправляемся с Боровичком на первый этаж за утренней почтой. В вестибюле кого-то поджидает респектабельный мужчина: лакированные туфли, в холеной руке с золотым перстнем — министерский портфель, сытая, самодовольная физиономия, кавказские усики, золотой зуб во рту… Сначала я даже не признал в нем Зануду…

14

Володя быстро идет на поправку. А у меня с каждым днем рана становится все хуже.

С сестрой на перевязку приходит Ариан Павлович. Садится на Володину койку, напротив меня.

— Придется, наверно, делать тебе ревизию. Посмотреть, не зашил ли там ножницы, — мрачно шутит он.

Володя лежит за спиной хирурга, слушает, глядя то на него, то на меня.

Ариан Павлович поворачивает лицо к Боровикову, ерошит ему волосы:

— А ты заказывай билет. Дней через пять выпишу. Тебе с какого вокзала?

От радости Володя пискнул, закачался на панцирной сетке.

— Тише ты, меня столкнешь, — урезонивает его Ариан Павлович.

— А мне не на поезд — на самолет.

— Где ж у тебя такие деньги: на Сахалин — самолетом?

— Горздрав выдал. Самолетом туда и обратно.

— Сколько ж билет стоит?

— Туда и обратно — триста. Третий раз сюда приезжаю, и каждый раз — самолетом. Горздрав оплачивает.

— Да, братцы, если б не бесплатное лечение, вы б покукарекали, — крутит головой хирург. — Да еще и пенсию платят.

Из операционной меня привозят в палату. Володя сразу приступает к обязанностям сиделки.

Минут через десять приходит Ариан Павлович. Проверяет пульс.

— Ничего подозрительного я у тебя не нашел. Посмотрим, как теперь будет.

Боровикова выписали. А я лежу, гнию.

На Володино место положили старика. Он весь какой-то рыхлый, с сияющей лысиной, обрамленной на затылке редкими волосиками. Когда он говорит, в горле у него свистит, хрипит, булькает. Старик оказался общительным, через час он уже знал, кто, где и когда родился, чем болеет, какая семья, есть ли родители, живы ли родители родителей…