Эдельвейсы растут на скалах - [15]

Закончил погрузку. Майка, плечи, уши засыпаны землей, по лицу, по груди скатывались капельки пота. Дина подошла, стала стряхивать с меня землю, вытерла платком лицо.

— Ну и силища у тебя, — с удивлением — мне показалось, даже немного с испугом — сказала она и крепко прижалась к руке…

Возвратились старшие. Видят: все мешки в кузове.

— О-о, с кем ты грузил? — удивился отец.

— Это он все сам, — сказала Дина.

И снова мне было приятно услышать в ее голосе нотку гордости…

Мы тогда успели на танцы…

«Ни богу свечка…» Конечно, не для того она замуж выходила… вернуться нужно здоровым. А нет — так развязать ей руки…

Сергей… Ч т о  могу я, такой, сделать ему полезного? И родители измучились от страха. А конец сразу разрешит все проблемы. Так пусть или зарежут, или вернут здоровье.

До каких пор будет увеличиваться вес? А потом — вдруг неподвижность… беспомощность… медленная мучительная смерть… Нет! Этому не бывать. Не «Кушинг» — я хозяин положения. 110 килограммов — потолок. Если наберу такой вес — подведу черту. Быть аппаратом по переработке пищи, и только — не хочу и не буду! Если жить — то на всю катушку. «Ни богу свечка…» Завтра же поговорю с Зоей Ивановной.

А выдержи Дина это испытание, кем бы она стала для меня!..

За окном еще совсем темно, но машины уже гудят. Значит, часов пять. Пора спать.

Позже я пойму, что не только отчуждение Дины, не только угроза неподвижности послужили причиной тому, что я пришел к такому жесткому решению. Для борьбы нужны силы. А свою силу я чувствую, когда вижу, что я хозяин положения. Но для этого я должен доказать самому себе, что мне по плечу и условия пожестче, что я сам могу усложнить ситуацию, сделать ее еще более опасной.

И еще мне нужно было поставить себя в такие суровые обстоятельства для того, чтобы подстегнуть себя — заставить во что бы то ни стало добиться от врачей согласия на операцию: ведь если не прооперируют, я сдержу слово, данное себе, — подведу черту…

3

На следующий день, как обычно, после завтрака приходит Зоя Ивановна, стройная, милая. Под мышкой черный футляр тонометра и папка с историями болезни.

— Ну что, Макарушка, с вас начнем? — Зоя Ивановна присаживается на краешек кровати, тонометр и папку кладет на тумбочку. От нее исходит едва уловимый запах духов. Из-под халата выглядывает кромка зеленого вязаного платья.

— Как наши дела?

Я сразу беру быка за рога:

— Зояванна, я вот посмотрел со своей колокольни и пришел к выводу, что нужна операция.

— Нет, операцию вам сейчас делать нельзя. Операция — крайняя мера. Сначала испробуем другие способы.

— А время не упустим?

Она мягко касается моего плеча:

— Прооперировать всегда успеем.

Говорить о «потолке» или нет?

— Я не допущу, чтобы вес превысил сто десять килограммов, — говорю, глядя ей прямо в глаза, спокойно, без восклицательных знаков. Врач поняла меня правильно. Выдерживает взгляд и спокойно отвечает:

— Не смейте и думать об этом.

— Зоя Ивановна, пожалуйста, не думайте, что я рисуюсь или шантажирую вас. Но таково мое решение. Я имею право распорядиться собой.

— Надо бороться до последнего.

— Согласен с вами. Но цепляться за жизнь не буду. А как бы вы поступили, окажись в моем положении?

Она не отвечает, опускает глаза. Потом говорит:

— И все же надо лечиться.

— А я разве возражаю? Или настаиваю на лечении, что полегче? Я встречал таких больных, что говорили: «Пусть я лучше умру, но на операцию не соглашусь». Я же настаиваю на самом опасном лечении потому, что считаю его единственно верным.

— Одна я не могу решать. Надо мной есть начальство, от него все зависит. Я доложу о вас.

— Конечно, заставить оперировать меня — не в моей власти. Но с этим хозяйством, — хлопаю себя по животу, — я домой не вернусь. Так и скажите своему начальству.

Каждый день твержу Зое Ивановне об операции. А она боится даже думать об этом. С кем из врачей ни заговорю об операции, каждый отводит глаза в сторону, будто в чем провинился, и отвечает, что о ней надо забыть. «Если не хочешь уйти вслед за Медынцевым», — читаю на их лицах.

А вес увеличился до ста семи килограммов…

«Глупая башка, если тебе не надоел белый свет, шевели мозгами! Докажи, заставь, делай что хочешь, но вынуди врачей на операцию. Спасение только в ней. А не то расшибу твой медный лоб о лоб электрички. Мне — такому — дорога домой заказана!»

Но моя башка пока ничего лучшего не придумала, как снова идти к хирургу.

Ариан Павлович отрывается от бумаг, кивает два раза на приветствие, молча указывает рукой в сторону дивана: присаживайся. Сам откидывается на спинку стула, вытягивает длинные ноги, скрестив их под столом.

— С чем хорошим пожаловал?

— Ариан Павлович, я без вступления: когда будете меня оперировать?

Хирург барабанит пальцами по папке. Немного погодя, говорит:

— Наверно, никогда.

— Вы же сами говорили: нужна операция.

Доктор глянул на меня и снова перевел взгляд на свои длинные подвижные пальцы.

— Сначала надо испробовать другие способы лечения.

— Я понимаю, что после Медынцева вы сомневаетесь.

— Да и Медынцев вот…

— Ариан Павлович, я не боюсь.

— Зато я боюсь, — перебивает он. — Не могу я взять на себя такую ответственность. Да после Медынцева мне никто и не разрешит. — Он помолчал. — Можно было бы попытаться через живот добраться до надпочечника. Но я так ни разу еще не оперировал.