E-klasse - [9]

После успешных переговоров Максим направился домой, пролетая красные вечерние светофоры Пречистенки. Он не мог вычислить причину растущей внутри тревоги. То ли слишком много за чердак получил, то ли не выпил еще сегодня, или это все шестидневное пьянство? Отсутствие ясного обстоятельства, ведущего к тревожному состоянию, только усиливало страх, который постепенно проникал в каждую клеточку его тела. Рассматривая себя со стороны, Кудринский уже не мог разглядеть ни характера, ни четких граней личности. Он представил себя мутной лужей, в которой отражались осколки бессмысленных фраз, загорелых ягодиц и звон рюмок. Друзей, в прежнем понимании этого слова, у него не было. Знакомым же не хватало места в контактах телефона. Вспоминая последние разговоры с подругами, приятелями и неприятелями, он не мог не заметить, что все они были об одном и том же – ни о чем, причем «ни о чем» сопровождалось пафосной подачей. Максим решил заехать в свою старую квартиру на Академической, где в свое время он работал и пил баночное пиво в компании Интернета и книг. Бывший дом теперь было не узнать. Кудринский оставил его частично из-за ностальгии, хотя больше ради своего тайного похотливого мирка. На месте кровати в спальне теперь стояла металлическая клетка, не более полутора метров в высоту и метра в ширину. На противоположной стене, на крючках, висели разного рода ремни, плети и кляпы. Однако крики и слезы не будоражили сердце, затекшее жиром, и Кудринский свернул в Чистый переулок. Уже ни кокаин, ни проститутка, ни даже малолетняя проститутка не могли заставить улыбнуться это сероватое, припухшее лицо. Ответ был найден. Страх постучался со словами: «что дальше?» Максим не знал больше, чему радоваться и каким образом развлечь себя этим вечером.

* * *

«Хотя бы чисто», – подумал Максим, следуя в гостиную. Он отпил по меньшей мере триста граммов коньяка из хрустального графина. Сорокадвухградусное содержимое не спасло ни через пять, ни через десять минут. Кудринский в подступающей панике отключил телефон и, зачем-то, начал раздеваться. Одежду он сбрасывал на пол, неуклюже вытягивая руки из рукавов, и даже упал, снимая обувь, подпрыгивая для поддержки равновесия на одной ноге. Перстень, часы и нательный крест с цепочкой он аккуратно сложил в носок, подержал его, прижимая к сердцу, и положил на подоконник. Стоя у окна, он всматривался в розоватое вечернее небо и движущиеся чернеющие облака. Левой ладонью он поглаживал свой отвратительно обрюзглый живот, а правой проводил по стеклу, вырисовывая хаотичные рисунки на поверхности. Так он простоял с час, шепча: «Господи, спаси меня, пожалуйста», и время от времени добавлял: «Я больше не буду».

С пальца, которым Максим то рисовал, то барабанил, закапала прозрачная жидкость. Пот проступал микроскопическими капельками изо всех пор ладони и стекался в ручеек на запястье. Максим перевел взгляд с улицы на собственную руку. Остальные пальцы включились в процесс считанными секундами позже. Через минуту стремительные потоки пота стекали на подоконник со скоростью обычного незакрытого крана. Происходящее распространялось по всему телу со скоростью футбольной «мексиканской волны». Спустя уже четверть часа квадратный метр паркета, на котором стоял Максим, был залит лужей, расползающейся по всему верхнему этажу. Путь от пахнущей раздевалкой жидкости тянулся к винтовой лестнице и десятками ручейков стекал по извилистому кованому узору, просачиваясь между черными ангелочками, коими были украшены ступени. Максим побежал в ванную комнату, скользя по полу. Паника и недоумение. Последняя отчетливая мысль, посетившая Максима до ухода в бесцветное небытие, прозвучала его внутренним голосом: «Топят жир». Затем Кудринскому отчетливо явился порт неизвестного ему маленького островного городка. Вокруг единственной, с виду пластилиновой пальмы стояла толпа зевак и неадекватно выла животными голосами. Максим прекратил когнитивное существование. Зрачки расширялись, поглощая переливающийся зеленый ободок. Тело Кудринского, потерявшее за пятнадцать минут как минимум четверть своего веса, повалилось на пол. Упало оно так, как падают неживые предметы. Как будто марионетке обрезали нити, и она неестественно сложилась. Волей невидимого покровителя голова Кудринского не коснулась ни края ванной, ни унитаза, ни плитки, а мягко легла на груду грязных полотенец, забытых Дарьей, чего раньше никогда не бывало. Влажное тело лежало, подпирая правой стопой холодный мрамор биде.

Затряслась голова. Запрокинулся затылок. Вытянулась шея. Если бы можно было провести надрез от подбородка до грудной клетки и расстегнуть Максима, как куртку, можно было бы наблюдать сущее необъяснимое, а именно процесс омолаживания, протекающий с непостижимой скоростью. Реснички носовой полости шевелились, словно макушки деревьев, обдуваемые ветром. Гнойные выделения потекли из ноздрей вниз по щекам, по неподвижному лицу. Рецепторные клетки делились, подменяя изношенных обитателей слизистой. Носовая раковина пополнялась новым обонятельным эпителием. Невидимое отхаркивающее средство собирало мокроту, скребя по сусекам бронх, и выдворяло эту серую слизь на язык равномерными глубокими выдохами. Тем временем выдохи становились все более частыми и, достигнув максимального объема вдоха, легкие на мгновение замерли и разразились громовым кашлем, резкими сокращениями диафрагмы и межреберных мышц и судорогой всех конечностей. Тело Максима бесконтрольно тряслось, извергая мокроту, слюну и темную венозную кровь. Исчерпав все запасы, туловище расслабилось и обмякло, но ненадолго. Новая волна спазмов, еще более резких, пробежала по телу, которое уже лежало на полу в позе зародыша, поджав колени к подбородку, а пятки к ягодицам. Изо рта ритмично выплескивалась мутная каша золотого отлива. Желудок изгонял тигровые креветки, растворенные в Martel, съеденные ранее днем в ресторане. Эта тряска, продлившаяся не менее часа, завершилась дефекацией, как будто вызванной кружкой Эсмарха. Все мышцы вновь расслабились, Максим неосознанно вытянул ноги и глубоко задышал.