E-klasse - [6]

Переломный период в жизни совпал с пересечением пятидневной границы похмелья и утвердившейся цифрой шесть. От пьянства, как казалось Кудринскому, его отделял всего один день, и это его страшило. Однако Максим не находил причин для беспокойства в относительно частом употреблении кокаина и ежемесячном нарушении обязательств налогоплательщика. Сердечная и печеночная боль после комбинируемых вечеров коньяка и виагры воспринималась как должное. Человек ориентируется на свое общество, а друзья Максима могли только завидовать его здоровью.

Хозяин фешенебельной квартиры, клубного дома переживал исключительно из-за бытового пьянства и избыточного веса, что влекло за собой прочие физиологические беды – лишний холестерин, аритмия, отдышка, геморрой, простатит и прочие исконно мужские недуги. Стоя у окна в будний вечер, Максим, уже неспособный отличить среду от вторника, неожиданно для себя зарыдал, издавая едва слышные глухие звуки. Спасти могло только чудо. Помочь самому себе он был не в силах, к тому же был твердо уверен, что это работа Спасителя. Максим впервые попробовал молиться.

* * *

Сиротой Максим стал августовским днем семьдесят четвертого, когда после пятичасовых родов скончалась его мать Лиля. Похоронили ее тремя днями позже на семейном участке Хованского кладбища. Дежурный врач связался с Георгием Эренбургом, старшим братом покойной, чей номер медсестра узнала в милиции. На седеющую голову Георгия Соломоновича, который не виделся со своей единственной, младшей, сестрой год из-за своей занятости, обрушилась забота о беспокойном младенце. Дядя заходил кругами по зеленому больничному коридору и, хрустя пальцами правой руки, обращался то к самому себе, то к новорожденному Максиму, имя которому он позже выбрал случайно, пролистывая книгу о Римской империи.

– Что я с ним буду делать? – Ну что я с тобой буду делать?

Не найдя ответа, убежденный холостяк и ювелир Эренбург, забрал мальчика домой на четвертые сутки после безлюдных похорон сестры. Он нежданно стал отцом, и ему пришлось привыкать к нанятой няне и детскому плачу. Детали быта, как и привычки, приходилось модифицировать. Даже вечерами Эренбург был вынужден ходить в брюках по дому, так как не признавал тренировочные штаны, а находиться в семейных трусах при посторонней женщине он себе позволить не мог. Курил на лестничной клетке, куда он с удовольствием сбегал из квартиры каждые минут тридцать. Замужняя соседка, влюбленная в Эренбурга, прижималась к двери, наблюдая в глазок, как ее тайный обожаемый одной рукой нервно проводил по пепельным волосам, а другой крутил сигарету, разглядывая синий табачный дым. Эренбург своих соседей не знал.

– Надо было оставить, – морща лоб, думал Георгий Соломонович. – Но как можно?

Дядя не счел нужным скрывать от мальчика правду. Максим с раннего детства рос со знанием того, что его мать мертва, что отец его, инженер по фамилии Кудринский, жив, но неизвестно где находится, что не стоит привыкать к няне, так как она оплачиваемый работник, и что Георгий Соломонович приходится ему теперь единственным родным человеком.

После бессознательных первых лет жизни у Максима началась обыкновенная и прекрасная юность, полная летних прогулок по бульварам, зимнего катания с горок, первых сладострастных порывов, жгучих синяков и прочих незначительных, но неповторимых приключений. И когда эта жизнь закончилась, началась перестройка. Эренбург пропадал днями и ночами, развивая деятельность. Длительные десятилетия осторожной состоятельной жизни дядя перерабатывал драгметаллы с микроскопическим остатком, приобретал валюту, трансформировал стекающиеся к нему трофейные и ворованные украшения. Георгий Соломонович не имел сберегательной книжки и, не потеряв ровным счетом ничего при девальвации, воспринял первую волну приватизации с сердцебиением пусть и пожилого, но настоящего серфера. Валюта менялась на рубли и обратно, покупались квартиры в ЦАО, открывались и закрывались фирмы, продавались квартиры, покупалась валюта, круг повторялся. Его благосостояние росло благодаря смуте, которая в любой эпохе, независимо от страны, является самой плодотворной почвой для умножения капитала. Все, от отдела по борьбе с экономическими преступлениями до налоговой, смотрят растерянно в телеэкран, разглядывая, как титаны разменивают миллионы судеб и миллиарды условных единиц. На фоне этих масштабных действий «Георгии Соломоновичи» незаметно растут, оставляя власть равнодушной. Со временем внимание обращают и на расхитителей средней руки, о них обязательно вспоминают в спокойное время, после больших страстей. К счастью, Эренбургу не суждено было прожить долго, и, умирая в две тысячи третьем, он свято верил, что его наследие принесет Максиму радость и только.

Максим после пяти университетских лет встал на путь зрелости. Он стал красивым, молодым человеком с фигурой спортсмена, с умным выражением лица, с открытым и добрым взглядом. Своеобразный тип – талинский пловец и шахматист. Подобно большинству своих однокурсников, он выбрал работу не по специальности. «Недвижимость», – настаивал дядя. «Недвижимость», – не сопротивлялся Максим. Он не заставил наставника ждать, и в первой половине девяностых Кудринский незамедлительно вошел в автоматические двери одного из первых профильных агентств, в неприметной серой тройке и часах Orient.