Джузеппе Бальзамо. Части 4, 5 - [51]

— Друг мой! — сказал Бальзамо, — успокойтесь. Господин главный хирург по всем правилам прооперировал вашу ногу. Мне показалось, что вы слабонервный человек: вы потеряли сознание при первом же прикосновении скальпеля.

— Ну и хорошо, — весело отвечал бретонец, — я ничего не почувствовал. Я, наоборот, отдохнул и окреп во сне. Какое счастье, что мне не отрежут ногу!

В ту же минуту несчастный опустил глаза и увидел, что ложе залито кровью, а нога ампутирована.

Он закричал и на сей раз в самом деле потерял сознание.

— Попробуйте теперь расспросить его, — холодно предложил Бальзамо, обратившись к Марату, — и посмотрите, ответит ли он вам.

Затем он отвел главного хирурга в сторону, и, пока служители переносили несчастного молодого человека в кровать, Бальзамо спросил:

— Вы слышали, о чем рассказывал ваш бедный больной?

— Да, он сказал, что поправится.

— Он сказал еще и другое: Бог сжалится над ним и пошлет пропитание его жене и детям.

— Так что же?

— Он сказал правду. Вот только я хотел просить вас быть посредником между вашим больным и Богом. Вот вам бриллиант стоимостью около двадцати тысяч ливров. Когда вы убедитесь, что ваш больной здоров, продайте этот камень и передайте ему деньги. А пока, поскольку душа — как совершенно справедливо утверждал ваш ученик господин Марат — имеет большое влияние на тело, скажите Гавару, когда он придет в себя, что его будущее и будущее его детей обеспечено.

— А если он не поправится? — спросил хирург, не решаясь взять перстень, который ему предлагал Бальзамо.

— Он поправится!

— Я должен дать вам расписку.

— Сударь!

— Я только с этим условием возьму у вас эту драгоценность.

— Поступайте как вам будет угодно.

— Скажите, пожалуйста, как вас зовут.

— Граф де Феникс.

Хирург прошел в соседнюю комнату, а растерянный, подавленный Марат направился к Бальзамо.

Через пять минут хирург возвратился с листком бумаги в руках и вручил его Бальзамо.

Расписка была составлена в следующих выражениях:

"Я получил от господина графа де Феникса бриллиант, который, по его утверждению, стоит двадцать тысяч ливров, для передачи этой суммы человеку по имени Гавар в день его выхода из Отель-Дьё.

Доктор медицины Гильотен.

15 сентября 1771 года".

Бальзамо поклонился доктору, взял расписку и вышел вместе с Маратом.

— Вы забыли голову, — заметил Бальзамо, которого развеселила растерянность молодого врача.

— Вы правы, — сказал тот и подобрал свой страшный узелок.

Выйдя на улицу, оба зашагали молча и торопливо. Придя на улицу Кордельеров, они поднялись по крутой лестнице, ведущей в мансарду.

Марат остановился перед комнаткой консьержки, если, конечно, дыра, в которой она проживала, заслуживала того, чтобы называться комнатой. Марат не забыл о пропаже часов; он остановился и позвал г-жу Гриветту.

Мальчик лет восьми, худой, тщедушный, слабый, крикнул:

— А мама ушла! Она велела передать вам письмо, когда вы вернетесь.

— Нет, дружок, — отвечал Марат, — скажи ей, чтобы она сама мне его принесла.

— Хорошо, сударь.

Марат и Бальзамо пришли в комнату молодого человека.

— Я вижу, что учитель владеет большими тайнами, — проговорил Марат, указав Бальзамо на стул, а сам уселся на табурете.

— Я просто раньше других был допущен в святая святых природы и Бога.

— Наука лишний раз доказывает всемогущество человека! Как я горжусь тем, что я человек! — воскликнул Марат.

— Да, верно; вам следовало бы прибавить: "…и врач".

— И еще я горжусь вами, учитель, — продолжал Марат.

— А ведь я только жалкий врачеватель душ, — заметил Бальзамо.

— Не будем об этом говорить! Ведь вы остановили кровь вполне материальным способом.

— А я полагал, что истинная поэзия моего лечения заключается в том, что я не дал больному страдать. Правда, вы меня уверяли, что он сумасшедший.

— Несомненно, в какой-то момент у него наступило помрачение ума.

— А что вы называете помрачением ума? Ведь это не более чем отвлечение души, не так ли?

— Или рассудка, — сказал Марат.

— Не будем спорить. Слово "душа" очень хорошо выражает то, что я имею в виду. Когда предмет найден, то не важно, как вы его назовете.

— Вот здесь мы расходимся. Вы утверждаете, что обнаружили вещь и только подбираете ей название; я же придерживаюсь того мнения, что вы еще не нашли ни этой вещи, ни верного для нее наименования.

— Мы еще к этому вернемся. Итак, вы говорили, что безумие — это временное помрачение ума?

— Совершенно справедливо.

— Невольное помрачение?

— Да… Я видел одного сумасшедшего в Бисетре; он бросался на железные решетки с криком: "Повар! Фазаны прекрасные, только плохо приготовлены".

— Допускаете ли вы, что безумие проходит, как облако, застлавшее на время разум а потом рассеивается и снова наступает просветление?

— Этого почти никогда не случается.

— Но вы же сами видели нашего больного в здравом уме после его безумного бреда во сне.

— Да, я видел, но, стало быть, не понял того, что видел. Это какой-то небывалый случай, одна из тех странностей, которые древние евреи называли чудесами.

— Нет, — возразил Бальзамо. — Это чистейшей воды отделение души, полное разъединение материи и духа: материи — неподвижного, состоящего из мельчайших частиц вещества, и души — искры Божьей, заключенной на время в тусклый фонарь в виде человеческого тела; искра эта — дочь небес — после гибели тела возвращается на небо.