Джузеппе Бальзамо. Части 1, 2, 3 - [269]

Затем г-н д’Эгильон взял дядю за руку. Тот приблизился к графине и проговорил нежнейшим голосом:

— Имею честь вам представить герцога д’Эгильона, сударыня, не как моего племянника, а как одного из ваших самых покорных слуг.

Графиня посмотрела на герцога как женщина, то есть таким взглядом, от которого ничто не может укрыться.

Она увидела лишь две склонившиеся в почтительном поклоне головы, а затем обратившиеся к ней спокойные, ясные лица.

— Я знаю, что вы любите герцога, маршал, — отвечала г-жа Дюбарри. — Вы мой друг. Мне хотелось бы просить герцога из уважения к своему дядюшке подражать ему во всем.

— Именно так я и решил вести себя, сударыня, — снова поклонившись, отвечал герцог д’Эгильон.

— Вы много претерпели в Бретани? — спросила графиня.

— Да, графиня, и пока моим мучениям нет конца, — отвечал д’Эгильон.

— Я думаю иначе. Вот, кстати, господин де Ришелье сможет вам помочь.

Д’Эгильон с видимым удивлением взглянул на Ришелье.

— A-а, я вижу, что маршал еще не успел с вами побеседовать? — заметила графиня. — Да это и понятно: вы только что вернулись из путешествия. Так вам, должно быть, о многом нужно переговорить. Я вас оставлю, маршал. Герцог! Чувствуйте себя здесь как дома.

И графиня вышла.

Однако у нее созрел план. Она не пошла далеко. За будуаром находился просторный кабинет, где король, приезжая в Люсьенн, любил посидеть среди китайских безделушек. Он любил этот кабинет за то, что оттуда было слышно все, о чем говорили в соседней комнате.

Госпожа Дюбарри была уверена в том, что услышит весь разговор маршала с племянником. Из разговора она собиралась составить о д’Эгильоне окончательное мнение.

Однако маршал был далеко не глуп, он знал почти все секреты королевских или министерских резиденций. Подслушивать, о чем говорят другие, было одним из его излюбленных занятий; говорить, коща кто-нибудь подслушивает, было одной из его уловок.

Ободренный теплым приемом, оказанным г-жой Дюбарри д’Эгильону, он решил до конца воспользоваться благоприятным стечением обстоятельств и мнимым отсутствием хозяйки и представить ей полный план, как втайне с помощью интриг добыть себе немного счастья и много могущества, то есть подбросить двойную приманку, против которой хорошенькая женщина, в особенности придворная дама, почти никогда не способна устоять.

Он пригласил герцога присесть и сказал ему:

— Как видите, герцог, я неплохо здесь принят.

— Да, господин герцог, вижу.

— Мне посчастливилось заслужить милость этой прелестной дамы; ее почитают здесь за королеву, да она ею в действительности и является.

Д’Эгильон кивнул.

— Я скажу вам сейчас то, — продолжал Ришелье, — что не смог бы сообщить вот так, прямо посреди улицы: графиня Дюбарри обещала мне портфель министра.

— О, вы это вполне заслужили, — заметил д’Эгильон.

— Не знаю, заслужил ли, однако так случилось — с некоторым запозданием, правда. Одним словом, можно считать, что я устроен, и теперь хочу заняться вами, д’Эгильон.

— Благодарю вас, господин герцог! Вы близки мне не только по крови: у меня не раз была возможность в этом убедиться.

— Чего бы вы желали, д’Эгильон?

— Совершенно ничего, лишь бы меня не лишили титула герцога и пэра, как того требуют господа члены парламента.

— Пользуетесь ли вы чьей-нибудь поддержкой?

— Я? Нет, никакой!

— Так вы погибли бы, если бы не представился сегодняшний случай?

— Неминуемо, господин герцог.

— Я вижу, вы относитесь ко всему философски. Какого черта я держу себя с тобой строго, мой бедный д’Эгильон, и разговариваю с тобой уже как министр, вместо того чтобы побеседовать по-родственному?

— Дядюшка! Я вам так признателен за вашу доброту!

— Раз я заставил тебя вернуться, да еще так поспешно, то ты можешь из этого заключить, какую роль тебе суждено сыграть здесь… Кстати, задумывался ли ты когда-нибудь над тем, какую роль играл господин де Шуазёль во все эти десять лет?

— Да, разумеется. Он был превосходен.

— Превосходен! Позволь-ка! Превосходен, когда он вместе с госпожой де Помпадур управлял королем и выгнал иезуитов! Однако он неважно выглядел, когда, поссорившись, как дурак, с графиней Дюбарри — а она стоит тысячи Помпадур, — он повел себя так, что был выставлен в двадцать четыре часа… Что же ты молчишь?

— Я слушаю, господин герцог, и пытаюсь понять, куда вы клоните.

— Тебе по душе первая роль Шуазёля, не так ли?

— Разумеется.

— Так вот, мой дорогой, думаю, что эту роль мог бы сыграть я.

Д’Эгильон резко повернулся к дядюшке.

— Вы говорите серьезно? — спросил он.

— Ну да, а почему же нет?

— Вы станете любовником графини Дюбарри?

— Ах, черт побери! Как ты скор! Впрочем, я вижу, что ты меня понял. Да, Шуазёлю очень повезло: управлял и королем, и его любовницей; говорят, он любил госпожу де Помпадур… А, действительно, почему бы нет?.. Но я не могу быть возлюбленным — твоя холодная улыбка говорит мне об этом. Ты смотришь молодыми глазами на мой изборожденный морщинами лоб, на мои кривые ноги и мои иссохшие руки, когда-то такие красивые!.. Вместо того чтобы говорить: "Я сыграю роль Шуазёля", мне следовало бы сказать: "Мы ее сыграем".

— Дядюшка!

— Нет, она не может меня полюбить, я знаю. Однако я об этом говорю тебе… смело, потому что она об этом не узнает… Я любил бы эту женщину больше всего на свете… но…