Джуна. Одиночество солнца - [22]

Да. Это истинная правда. Приборы фиксировали ее влияние на другие предметы, как одушевленные, так и неодушевленные.

От ее рук сворачивались бумажные деньги. Она засвечивала кинопленку. Она заставляла биться быстрее сердца. Она заживляла раны. Растения росли лучше.

Все это можно было бы назвать чудесами. Наши медики и ученые назвали это особенностью ее организма.

Опубликованных фотографий и документов, подтверждающих эти данные, как в периодике, так и в Интернете достаточно много, и мне, как существу, далекому от медицины, не стоит их перепечатывать, дабы не наделать случайных ошибок.

Единственное, хотелось бы к этому добавить слова самой Джуны. Она стремилась изучать свой дар. Всячески содействовала его трансляции.

Частичное стирание памяти. Частичная утрата дара

Представьте – молодой красивый организм, полный энергии, сил и любви к дорогому человеку, к семье, к сыну, к стране, к человечеству, попадает под увеличительное стекло научного объектива. Режим изучения – нон-стоп! Время изучения – день и ночь. Двадцать четыре часа в сутки. Нагрузка – один к десяти.

Джуна не отказывалась и от таких опытов, которые опасны для клеток. Для жизни. Для психики. Для памяти. Для биополя. Ее собственного биополя.

Не скрою, меня интересовал именно этот вопрос:

– А каким образом тебя изучали?

– Света. Я подписывала бумаги о неразглашении информации! Пройдет пятьдесят лет, и тогда об этом можно будет рассказывать. Сейчас это правительственна я тайна, – она считала на пальцах, называла цифру, – еще пятнадцать лет! – и замыкалась.

Никакими клещами невозможно было добыть из нее эту секретную для страны информацию.

Барокамеры, изотопы и смертельное облучение

В России принято богатым людям бросать вдогонку: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся!» Мало ли чем для кого-то обернутся «медные трубы»! Так уж лучше подать случайному прохожему. Вдруг именно оно, его веское слово, поможет спастись от самого себя у ворот Божьих…

На блатном жаргоне, что корнями врос в социалистическую действительность, Джуна решительно не являлась «девочкой-пай». «Блатной» и «центровой» стала лишь в процессе взаимодействия с внешним миром. Она скорее всегда была «шухарной» и «понтовой». А называла себя хулиганкой.

Несмотря на то что воспитывалась в селе Краснодарского края, матерных слов до приезда в Москву Джуна не знала. Общалась на приближенном к русскому литературному. Стыдом и грехом считалось для ассирийских и русских женщин, проживавших в Урмии, пить и использовать нецензурную брань. Для грузинских и подавно! Будучи медиком и леча больных, Джуна ограничивала себя ревностно и последовательно от всех вредных привычек.

Оказавшись среди московской невоспитанной «элиты», где своеобразным языком являются тюремные жаргонизмы, Джуна, как существо весьма способное к восприятию всего нового, живо переняла повадки шоу-биза по принципу «с волками жить – по-волчьи выть». Элита, она ведь только на глянцевых обложках элита, а ковырнешь вопросами да поставишь в тупик, так и покажет «заинька» волчье нутро. Царапнет необразованностью так, что уши отвалятся!

Я никогда не забуду, как брала интервью у Сергея Зверева, парикмахера Аллы Пугачевой. Он буквально кричал: «Если я говорю „б..“, значит, вы должны писать „б..!“, потому что это прямая речь звезды!»

Вот среди таких вот «звезд» и приходилось очень часто вращаться Джуне.

Вредные слова, да еще встреченные одобрительными хихиканиями шалых девиц, как мании и фобии, цепляются мгновенно. Избавиться от «низколитературных установок» можно, лишь расширив словарный запас, обезвредив огромным набором нормального «чтива». Но на художественную или научную литературу требуется немало времени. А жаргончик, он прыг – и в мозг, быстро обосновался и гнездышки свил! Попробуй выведи! Тем более что и замечание сделать некому. Ты ведь уже на равных с теми, кого ежедневно по «ящику» показывают! Ты ведь почти что Бог и царь. И твое слово – закон. И мнение твое, даже ошибочное, возводится в ранг величия и красоты!

Джуну никогда и ни в коем случае нельзя назвать рыцарем без страха и упрека. Уж что-то, а упрекать – ее любимое занятие. Страх же сопровождал ее ежечасно.

Самым страшным воспоминанием Джуны была барокамера.

Она так и говорила:

– Я прошла самые страшные испытания! Барокамеру!

Что такое барокамера, я так и не поняла. Но именно там, как утверждала Джуна, она потеряла часть себя!

Не знаю, зачем она являла предо мною эти откровения. Однажды, когда столовая была наполнена дюжиной подвыпивших гостей, которым до Джуны никогда не было никакого дела, потому что ее квартира жила какой-то отдельной от мира своей жизнью, Джуна нашла одну лишь пару заинтересованных глаз – моих – и снова стала говорить об этой самой барокамере.

– Там коридор такой. И люди стояли, – она начала их перечислять по именам, да я не запомнила, – они стояли, и я знала, я читала у них здесь, на лбу, что меня ведут на смерть. Они так смотрели на меня, точно впереди находилась гильотина. А там просто смертельная доза облучения. Радиация зашкаливала за сто возможных облучений для человека. Они смотрели, как мой организм справится. Я чувствовала себя, как в клетке. Как в одиночной камере.