Джун и Мервин. Поэма о детях Южных морей - [15]

Автомобиль неслышно подкатил к подъезду. Шофер обежал вокруг машины, распахнул дверцу. Выйдя на садовую дорожку, Седрик увидел Мервина. Мальчик сидел на краешке ближней к дому скамейки. Когда Седрик поравнялся с ним, Мервин вскочил на ноги и, запинаясь, проговорил:

— Добрый день, сэр… Извините, сэр… Я вот жду здесь… узнать про Джун.

— Здравствуй, Мервин, — ответил Седрик. Чувство благодарности к мальчику наполнило его сердце. — Пойдем в дом, выясним, как у нее дела…

Седрик распахнул дверь и пропустил Мервина вперед. В доме пахло лекарствами. Стояла больничная тишина. Седрик и Мервин пересекли гостиную и в нерешительности остановились у лестницы, которая вела на второй этаж. Где-то там, наверху, открылась дверь. Мервин со страхом посмотрел на Седрика: неужели это врач идет сообщить ужасную весть? Тот по-своему истолковал немой вопрос Мервина. Он мягко положил большую теплую ладонь на голову мальчика, словно хотел этим сказать: «Успокойся, ты со мной!..»

По лестнице быстро спустилась мадемуазель Дюраль. Уже стоя рядом с Мервином и Седриком, она вдруг покачнулась и упала бы навзничь, если бы они ее не поддержали… Седрик помог ей дойти до дивана, бережно усадил, пододвинул подушки.

— Вам плохо?

— Пустяки.

— Что с девочкой?

— По-прежнему плохо, — ответила француженка, закрыв глаза. Она помолчала с минуту, словно собиралась с силами. Затем чуть слышно сказала: — Утром, через час после того, как вы уехали, Седрик, врачи предписали немедленное переливание крови. Иначе… иначе никаких гарантий за исход.

— Но ведь у Джун редчайшая группа крови! — в страхе воскликнул Седрик.

Мервин обеими руками вцепился в рукав его пиджака.

— Не такая уж редкая… У меня оказалась та же группа, — мадемуазель Дюраль улыбнулась. — Худшее позади, Седрик!..

Она устало закрыла глаза, а когда снова открыла, увидела Седрика, склонившегося над ней.

«Она спасла жизнь Джун, — думал Седрик. — Теперь в жилах моей дочери течет ее кровь».

Мервин тихо плакал, отвернувшись к стене…

6

Над Веллингтоном промчался свирепый «южак». Легкий вздох Антарктиды прокатился волной холодного воздуха от Блафа до мыса Реинга. Температура упала до плюс семи градусов Цельсия. Это было необычно даже для самого разгара зимы. Горожане кутались в пальто и плащи, недобрым словом поминали шестой континент. Старики интересовались: не придрейфовали ли к берегам островов бродячие айсберги? Ведь раньше бывало и такое. Всякое бывало. Не бывало лишь одного — чтобы муниципальные власти столицы на многие часы лишали добросовестных налогоплательщиков тепла и света. Холодели электрокамины и утюги, немели радиоприемники, гасли экраны телевизоров. Чем убедительнее вещали о мировом энергетическом кризисе министры, тем ворчливее и злее становились обыватели. По счастью, на этот раз холода держались всего лишь три дня. Потом отпустило. Установилась умеренно теплая солнечная погода.

Джун полулежала в постели. В окно ей была видна главная аллея сада, и она часами наблюдала за игрой света и тени в кронах могучих каури. Дремотно раскачивались пальмы-папоротники. Интересно, сколько тысяч поколений этих деревьев покоится в земле, под их сегодняшними живыми собратьями? И сколько надо времени, чтобы дерево превратилось в камень, в уголь? И сколько его там, под нами, этого каменного угля?

Джун задремала. Ей снилось, что она — за штурвалом маленького самолета, уютного, красивого. За окном кабины едва слышно свистит ветер. Рвутся вниз, к земле, редкие облака. И сама земля, и все на ней становится меньше, меньше… Навстречу стремительно плывет огромный, косматый, оранжевый шар. И Джун совсем не страшно — ей делается тепло и радостно и дышится так легко. Словно она не в самолете вовсе, а парит сама в воздухе, широко раскинув руки-крылья…

Джун открыла глаза, улыбнулась, поудобнее устроилась на подушках. Сквозь широко распахнутое окно потянул ветерок. Она почувствовала вдруг, как ее всю захлестнул невидимый поток свежести и бодрости — впервые после болезни. И Джун тихонько засмеялась.

К самому окну подлетела неутомимая щебетунья рирориро. Секунду-другую маленькая зеленовато-коричневая птичка словно висела в воздухе. Джун казалось — протяни она руку, и крылатая гостья усядется на ее ладонь. Откуда-то из листвы кустов за окном послышалась призывная мелодичная трель. Проникновенная песня, в которой причудливо чередовались высокие и низкие тона, подействовала на птичку как магнит. Какое-то время Джун наблюдала за тем, как две пичужки перелетали с ветки на ветку. Ни секунды покоя! Вот они закружились над лужайкой. И почти сразу же высоко в небе появился ястреб каху. То ли он был сыт, то ли счел ниже своего достоинства охотиться за этой мелюзгой, но только он лениво сделал круг над садом и так же внезапно растаял в синеве, как и появился. Однако одного вида хищника было достаточно, чтобы осторожные рирориро надолго исчезли.

Джун вздохнула, взяла со стула книжку, наугад раскрыла. И хотя это был ее любимый «Овод» и попался ей эпизод, в котором говорилось о последней встрече Артура с кардиналом Монтанелли, читать ей не захотелось. Она уронила книгу на одеяло, снова посмотрела в окно и стала искать глазами Ширин. Собаки нигде не было видно. Джун тихо свистнула — ей не хотелось привлекать внимания мадемуазель Дюраль, которая сердилась, когда Ширин проникала в комнату больной. На призыв Джун никто не откликнулся. Тогда она свистнула громче, и где-то в глубине аллеи послышался радостный лай, повизгивание. На лужайке перед домом появился Мервин, а рядом с ним — Ширин и Гюйс.