Джулия - [9]

Закончил он в два. Первая операция была несложной и заняла чуть больше часа. Второй пациент доставил ему больше хлопот. Опухоль в желудке оказалась куда обширней, чем на снимке, и ему пришлось повозиться, чтобы ее убрать. Выходя из операционного блока, он прокрутил в голове весь ход второй операции и остался собой доволен: кажется, все сделал правильно.

Занятый своими мыслями, он чуть не столкнулся со старшей сестрой Ниллой, которая спешила к нему навстречу. Она была очень взволнована, даже испугана, и это удивило Гермеса.

Эта маленькая хрупкая женщина обладала невероятной работоспособностью. Отлично зная свое дело, она никого не боялась – ни Бога, ни дьявола, а уж тем более вышестоящего начальства.

– К вам двое, – сказала она с непонятной трагической интонацией.

– Что они хотят?

– Они из полиции.

Гермес невольно вспомнил слова бригадира Карузо: «Вас не должно быть ни дома, ни в клинике, вы меня поняли?» А впрочем, может, оно и к лучшему. Он-то знает, что ни в чем не виноват, так пусть уж этот бред скорее закончится.

Направляясь к двум полицейским в штатском, поджидавшим его в конце коридора, он даже почувствовал облегчение.

– Профессор Гермес Корсини? – вежливо спросил его один из них, немолодой, элегантно одетый, совсем не похожий на сыщика.

– Да, это я, – спокойно ответил Гермес и протянул руку, чтобы поздороваться или получить от стража порядка повестку, которая прояснила бы ему суть недоразумения.

Вместо этого на его запястье защелкнулся браслет наручников.

– Мне очень жаль, господин профессор, – почти извиняющимся голосом сказал полицейский, – но мы вынуждены вас арестовать.

Глава 5

Полусгнивший гроб чернел на припорошенной снегом земле, напоминая размокшую картонную коробку. Могильщики легко поддели лопатами крышку, и та начала приподниматься. Мысль о трупе, который постепенно разлагается в земле, превращаясь в голый скелет, вызвала у Джулии содрогание, и прежде, чем крышка, разваливаясь на куски, съехала в сторону, она подумала: «Хоть бы там ничего не было!» В эту минуту ей хотелось верить, что, умирая, человек исчезает, а его душа вместе с душами всех, кто жил на земле, парит в воздухе, как бабочка или невесомая снежинка.

– Тебе совсем необязательно на это смотреть, – сказал Армандо Дзани и повернул ее за плечи к себе.

В черных, как агат, глазах депутата тоже мелькнул страх. На вид ему было не больше пятидесяти, на самом же деле – на десять лет больше. «Величие смерти в ее тайне», – подумал он, боясь встречи с извечным врагом, который и над ним неминуемо одержит победу. Когда? Это уже вопрос времени.

Джулия опустила глаза, но через секунду, собравшись с силами, решила взглянуть в лицо смерти. Могильщики в перчатках очищали скребками кости и складывали их в ящик, предварительно застеленный платком, о котором позаботилась Изабелла. Джулия сама удивилась, что не испытывает ни страха, ни отвращения. Глядя на кости дедушки Убальдо, она думала о том, как энергия человеческой жизни питает землю, чтобы вновь возродиться, дав уже иные всходы. Один старый африканец сказал когда-то, что человеку никогда не перерасти собственных костей. Это значит, что рано или поздно он все равно умрет, но его кости, брошенные, как зерна, в землю, прорастут новой жизнью, и все начнется сначала.

– Ну вот и все, – с облегчением сказал Армандо Дзани и взглянул на Джулию, которая стояла не шевелясь со своим букетом в руках. Пунцовые розы горели кровавым пятном на фоне безрадостного кладбищенского пейзажа.

Один из могильщиков поднял ящик, и все двинулись к колумбарию, находившемуся в конце центральной аллеи. По дороге этот парень поскользнулся на мокрой земле и чуть не упал. Сделав умопомрачительный пируэт, он все-таки удержался на ногах и не выпустил из рук своего груза. Армандо Дзани похолодел, представив себе рассыпанные по снегу кости своего боевого товарища, партизана по кличке Филин, Джулия же чуть не рассмеялась.

«Дедушка в своем репертуаре, – подумала она, – он любил всех смешить и дурачить». Его смерть в объятиях любвеобильной Марии Луиджи Ранкати Паллавичини, каковой оказалась строгая вдовствующая начальница учителя Витторио де Бласко, завершила череду шутливых розыгрышей, на которые Убальдо Милкович был горазд при жизни. «Подумать только, – повторял потрясенный учитель латинского языка, – а я-то считал ее почти святой!»

Прошло двадцать лет, но Джулия ясно помнила растерянное лицо отца: Витторио де Бласко был потрясен не столько смертью тестя, сколько обстоятельствами этой смерти. Больше всего его страшили огласка и позор. Он, образцовый педагог государственной средней школы, учитель с безупречной репутацией, стеснялся деда, чья биография была полна сомнительных фактов. Возможно, он даже вздохнул с облегчением, когда ему сообщили о смерти Убальдо Милковича, – неприличная выходка дорогого родственничка была, по крайней мере, последней. – Ну и шлюха! – не сдержалась обычно спокойная и молчаливая мать Джулии Кармен, от которой редко можно было услышать, что она думает. – Отец, конечно, тоже хорош, но она всем шлюхам шлюха!

Дедушка приехал в Милан с двумя своими сеттерами-чемпионами, чтобы принять участие в выставке собак, и Кармен настояла, чтобы он остался у них ужинать. В тот вечер Витторио де Бласко пригласил директрису своей школы Марию Луиджу Ранкати Паллавичини, моложавую пятидесятилетнюю вдову. Сидя напротив еще вполне привлекательной женщины со стройными ногами, красивой фигурой и горящими желанием глазами, Убальдо Милкович преобразился. Кармен, напряженно ждавшая от отца очередной грубой шутки, всегда приводившей в замешательство сидящих с ним за одним столом, расслабилась. Убальдо Милкович держался вежливо, улыбался, говорил мало и к месту и, держа чашечку с кофе, как английский лорд, рассказывал одну из своих захватывающих историй. В столовой, стены которой буквально пропитались школьными сплетнями и зазубренными латинскими текстами, повеяло свежим ветром жизни, полной удивительных приключений. Случаи на охоте, участие в Сопротивлении, верная мужская дружба, любовь…