Джулиан Ассанж: Неавторизованная автобиография - [48]

Нужно было учиться искусству невосприимчивости и обороны. На нас обрушился с критикой еще один человек, которым мы восхищались и которого я изначально надеялся привлечь в наш консультативный совет, – борец за транспарентность и глава проекта «Правительственная секретность», эксперт Федерации американских ученых Стивен Афтергуд. Нам казалось, мы сможем стать спокойными поборниками интересов народа в деле борьбы с коррупцией. Но зачастую с обвинениями в наш адрес выступали люди, на чьи советы, поддержку, одобрение или хотя бы терпимость мы хотели бы надеяться. Афтергуд раскритиковал наши публикации за темы, которые мы выбираем, считая, что некоторые из них не заслуживают внимания или просто не стоят такого тщательного разбора. Интересно, что он имел в виду? Церковь сайентологии или инструкцию американской армии по управляемым бомбам? А какие-то наши публикации он и вовсе назвал безответственными.

Я никогда не собирался вести себя ответственно в том смысле слова, в каком его понимает Афтергуд. Мы не принадлежим к какой-либо партии или к какому-либо государству; наша компетенция не ограничивается пределами отдельного государства или корпорации, и мы не потворствуем никаким группировкам. В отличие от слишком многих СМИ мы не имеем готовых суждений по каждому вопросу. Мы готовы зажечь свет в любом темном уголке. У Афтергуда ошибочное представление об ответственности, хотя он сам может и не отдавать себе в этом отчета. Имелось в виду следующее: некоторые тайны необходимо держать в секрете лишь потому, что некие могущественные и заинтересованные лица так хотят, – а мы, естественно, должны принимать все на веру. Но Афтергуд слишком хорошо знает своекорыстную природу современных государственных чиновников; и неужели он думает, будто мы когда-нибудь сможем поверить им на слово. Ему самому тоже не стоит этого делать. Действительно, наша организация заняла жесткую и до нас не существовавшую позицию. Вторгнуться в чью-то частную жизнь, как выразился тогда Афтергуд, для меня не было страшным проступком, если вероятные преступления людей, чью частную жизнь мы потревожили, велики и тщательно скрываемы. Афтергуду не нравилось многое из того, что было противно нам, но он не решался проявить волю и выпотрошить все их секреты. Он был слишком робок. И, подобно многим людям, его, наверное, ужасала сама мысль, что наши методы борьбы бросают тень на его весьма осторожный образ действий.

В глазах наших критиков – постоянных и вновь возникающих – мы выглядели примитивными. Мне, напротив, казалось, что нам не хватает грубости. Нужно переступить через потребность в самоуспокоении и пренебречь зоной комфорта, где так все насиженно, а главное – понятно, что делаете вы и чем занимаются другие. Без этого отречения невозможно никакое новаторство. Мы наверняка делали ошибки, но совершали их честно, сопротивляясь искушению бежать от опасности. Многие люди, преследующие либеральные цели, мне кажутся не просто робкими, но чуть ли не участниками сговора. Им хочется, чтобы перемены произошли самым благопристойным и необременительным образом, но так не бывает. Им хочется, чтобы наша жизнь стала достойной и чтобы при этом никто не пострадал, но так тоже не бывает. А самое главное – они готовы предоставить врагам открытого правления презумпцию невиновности, а я – нет. Это не просто разница в подходах, это полный раскол в, казалось бы, общей философии. Совершенно невозможно стремиться к полной открытости, надеясь при этом, что твоя работа не испортит никому настроения.

В ходе моих поездок по Африке я побывал и в Каире. Американка, с которой мы познакомились в Кении, пригласила нас остановиться в ее доме, который принадлежал бывшей «мисс Египет». Место было шикарное, забавное и сюрреалистичное, а на стенах висели картины, написанные этой самой «мисс Египет». Однако дом находился рядом с американским посольством, прямо у нашей входной двери всегда стоял фургон с солдатами. Я подумал, что здесь будет непросто остаться незамеченным. Вместе с кореянкой, с которой я также познакомился в Кении, мы переехали в квартиру неподалеку от Нила. Это было огромное, высокое здание, и мы жили практически на самом верхнем этаже. Иногда, если густой туман над Каиром немного развеивался, в окно можно было увидеть пирамиды.

Напряжение, зревшее в Египте, бросалось в глаза. На улицах было полно полицейских, и веяло контролируемой конфронтацией, особенно в центре города и неподалеку от правительственных учреждений. Но до великих перемен, свидетелями которых мы стали потом, оставалось еще четыре года, и я, подобно многим, не предвидел их. Наверное, Каир повлиял на меня в эмоциональном отношении. Этот многолюдный, шумный мегаполис быстро развивающегося мира подтверждал мое ощущение: чтобы добиться реального эффекта, WikiLeaks должен стать организацией с глобальным размахом.

Вскоре я сильно привязался к этому городу. Мне нравились его активность, суета на его улицах, кафе, кальян по вечерам. На крыше соседнего здания одна семья держала маленькую ферму. Каждое утро их дочь выходила покормить и напоить овец, а ее брат выпускал из клеток стаю голубей, чтобы те поискали в городе объедки. Он обучил их следовать за огромным флагом в шахматную клетку, и я с удовольствием наблюдал, как он размахивает им на фоне неба, как на соревнованиях «Формулы-1»; из мечети призывали верующих на молитву, а солнце разгоняло туман, превращая город в раскаленную печь.