Джули отрешённый - [36]

– Тебя прислал Билли? – спросил он, но не пошевелился.

– Нет. А что? Ты ждал от него кого-нибудь?

– Если он хочет забрать свои инструменты, они под кроватью.

– Я не встречал Билли с тех пор, как мы с тобой виделись на той танцульке за городом, но вряд ли он беспокоится о своих инструментах.

Сесть Джули не пытался. Выпростал худые руки из-под одеяла, и оказалось, на нем старая скаутская рубашка, вероятно, дар какой-нибудь местной благотворительницы, скорее всего миссис Пай: на болезни и всяческие беды у нее нюх был, как у ищейки. Когда кто-нибудь у нас в городе хотел отделаться от изношенной или ненужной одежды, он швырял свое тряпье, точно на свалку, через забор миссис Пай, а она его простирывала, складывала в сарае и потом во время своих благотворительных обходов отдавала какому-нибудь бедолаге. Миссис Кристо, вероятно, приняла рубашку просто из вежливости, чтоб не обидеть добрейшую миссис Пай, но Джули тогда, видно, был уж совсем слаб, не то нипочем не согласился бы ее надеть.

– Ты прямо какой-то невозможный, – сказал я. – Почему ты не дал позвать врача?

– Я здоров, – ответил он. – На что мне врач…

– Что-то не похоже, что ты здоров. Сразу видно, тебе самое место в больнице.

Как всегда в разговоре с Джули, меня зло взяло, и в то же время хотелось защитить и оберечь его, и представилось, как он лежал тут без сна, в ознобе, и мучился, и отказывался от всякой помощи, словно и помощь – тоже вмешательство в его нескончаемую борьбу со всеми скрытыми врагами.

– Что ж ты не дал мне знать? – сказал я.

– Мне уже лучше.

Я сел на постель, жесткую, как гранит.

– Знай я, что ты так болен, я принес бы тебе винограду или какую-нибудь книжку.

На это не обязательно было отвечать, и Джули не ответил.

– Может, тебе что-нибудь нужно? – спросил я. Я все еще не пришел в себя, страшно было на него смотреть.

Он покачал головой, не отрывая ее от подушки.

– Пойду, принесу вам по чашечке чаю, – сказала миссис Кристо. Все это время она стояла в дверях, прижав руку к груди. А теперь улыбнулась, прикрыв удлиненные глаза, словно наконец-то ей, слава богу, разрешили улыбнуться. – У меня есть пирожки с мясом, я испекла для Джули.

Я не отказался. Мне жаль было миссис Кристо не меньше, чем самого Джули, и я ничем не хотел ее огорчать.

– Какой сегодня день, Кит? – спросил Джули, когда она вышла.

– Среда.

– Дормен Уокер еще не заплатил мне за последнюю неделю в том месяце. Может, сходишь к нему, получишь?

– Придется подождать до конца недели. Он уехал в Ной на распродажу овец.

– Понятно. Но ты потом получи с него деньги и, если не хочешь больше сюда заходить, оставь в кухне на столе или отдай Мейкпису.

– Я забегу в воскресенье днем, – сказал я.

– Тебе Скребок не попадался? – спросил он.

– Несколько дней назад я его видел, он хромал по проулку за пожарным депо.

– Ему теперь все время достается, старый стал, не успевает увертываться. Оттого и хромает.

– С виду он ничего.

– Дай ему колбасы, – велел Джули. – Он, наверно, где-нибудь за кондитерской миссис Джойс. Он всегда там бродит, а она всегда старается его ошпарить.

Сроду не слыхал, чтоб Джули по своей воле произнес такую длинную тираду, да притом глаза его сверкали, щеки ввалились, он был точно одержимый.

– Я его найду, не беспокойся.

– Увидишь Билли, скажи, он может в любую минуту забрать свои инструменты, – продолжал Джули.

– Ты что ж, порвал с «Веселыми парнями»?

– Я этого не говорил.

– Я думал… – начал я и запнулся, может, он еще что-нибудь скажет, но он ждал, что скажу я. – Бросил бы ты это, Джули, а?

– Тебя это не касается, – был ответ, – и нечего заводить этот разговор.

Я нисколько не обиделся.

– Знаю, что не касается. Но, похоже, тебе это вовсе не на пользу.

– А почему это должно быть мне на пользу? Что ты болтаешь?

Но я не собирался так просто сдаваться.

– Потому что в джазе ты только даром тратишь время. Сперва я думал, тебе это поможет. Но я ошибся.

– Одно другому не мешает, – сказал он, медленно повернулся на бок и словно забыл о моем существовании. Потом взял старую тетрадь, что лежала у подушки, положил на комод, похожий больше на обыкновенный ящик.

– Ты старые тетради выбросил?

– Некоторые выбросил.

– А какие-нибудь у тебя еще остались?

– Сколько угодно.

– Не выбрасывай, – сказал Джули. – Отдай мне.

– Но ведь они почти все исписаны.

– Неважно, – сказал он.

Я наклонился и взял тетрадь. На полке пониже лежало еще штук шесть, а на последней полке, в самом низу, наверняка стоял горшок. Уж такой это был дом, тут непременно должен быть горшок, так же неизбежно, как серые стены и неистребимый запах лука, – и Джули наверняка ненавидел этот горшок, как ненавидел все, что выдавало стороннему глазу, как он живет.

– Не трогай, – вдруг сказал он.

Я листал тетрадь, почти не глядя, но его слова будто подтолкнули меня, и я посмотрел на страницы. Они сплошь были исписаны школьными упражнениями, но поверх шли линии – вертикальные, не горизонтальные, – и сразу стало ясно: это нотные записи по странной системе Джули: казалось, вверх по лестнице взбираются сотни человечков.

– Положи на место, – резко сказал Джули.

Я отложил тетрадь, теперь я понимал, что и остальные тетради заполнены тайной алгеброй Джули, сложной музыкальной математикой его изобретения.