Джубал Сэкетт - [16]

— Ну, был ранний снег, — подсказал я ему, чтобы он продолжил рассказ.

— Я оказался не готов. У меня были мясо и шкура, но шкуру я не успел обработать и не мог построить вигвам, а снег падал очень густо. Пришлось искать пристанище в горах, где валялись поваленные деревья или большие камни. Я хотел найти убежище, которое защищало бы меня от сильного ветра, свирепствовавшего вовсю.

— И что же?

— Нашел пещеру. Небольшую такую. — Он развел руки меньше чем на два фута. — Расколотая скала, внутри черная. Я заглянул и увидел внутри помещение, большое, как три вигвама вместе.

Вошел. Сухо, тихо, ни зверей, ни птиц, ни ветра — никого. Старое кострище — одна зола. Вокруг камни, они лежали вот так. — Он жестами показал, что камни образовывали окружность. — Наломав сушняка с упавшего дерева, развел огонь. В пещере стало теплее. Не тепло — теплее. Я подумал, что тут всегда холодно. — Он опять замолчал и мы оба углубились в работу над мокасинами. — Костер горит. Я подбрасываю ветки. Он горит ярче. А по стенам движутся тени. Я смотрю… и мне становится страшно.

— Страшно? Почему? — нетерпеливо воскликнул я и сразу же пожалел о своей несдержанности. Кеокотаа снова замкнулся. Теперь надо ждать.

— Слишком много теней, — наконец почти выдохнул он и взглянул на меня. — Тени от костра, но и другие тени тоже. Высокие, тонкие, они двигались сами по себе, и страх охватил меня. Но снаружи холодно. Без огня, защиты от ветра — смерть. И тогда я сказал, я, Кеокотаа из племени кикапу, ничего не боюсь, посидел и решил: не надо подкладывать ветки в огонь. Он погаснет — исчезнут пляшущие тени. Я дал огню потухнуть, но даже когда остались только красные угли, тени по-прежнему плясали, только медленно. Тогда я снова развел огонь. Тени не приносили мне вреда. А если пещера погрузится в полную темноту… кто знает, что может быть? Возможно, огонь существует для этих теней. Может, они любят его, потому что он дает им жизнь? Тени ожили снова, хотя высокие и тонкие плясали медленнее других. Спать боялся. Всю ночь кормил тени их любимой пищей — светом от костра. Давал им жизнь, делал подношения в виде веток, страдая от мысли: что будет, если топливо кончится? Вдруг мне почудилось, что тени стали выше. Я встал, показал им, как мало осталось веток, и вышел на холод, чтобы набрать еще. Развел огонь. И тут мне пришло в голову, что теперь я попал в рабство к теням. Я слежу за костром, слежу за топливом. Отпустят ли они меня утром? Тогда с наступлением утра я решил бежать. Подложил веток в огонь, а затем вышел, как будто хочу принести еще. И убежал. Прочь, сквозь снег! Я бежал, лавируя между деревьями, несся до тех пор, пока хватило сил. Теперь я больше не боялся! Я свободен! Я скрылся! — Он посмотрел на меня. — Я не вернусь туда. С меня хватит.

— А твоя шкура? Та, которую ты принес в пещеру?

Он пожал плечами:

— Наверное, она там. Плевал я на эту шкуру. Я не пойду в пещеру.

— Ты покажешь ее мне?

Он снова пожал плечами:

— Покажу. Подожду два дня. Если не вернешься, уйду, далеко, очень быстро.

Мы долго молча работали, и мокасины в наших руках приобретали нужную форму.

Потом я решился:

— Ты говорил, что «они живые, но не живые»… Имел в виду тени?

Он ответил мне молчанием.

Прошел почти час. Мы отложили готовые мокасины.

Наконец он произнес:

— Там есть еще более глубокая пещера. Я входил в нее.

— Еще одна комната?

— Что такое «комната»? Другая пещера, еще глубже и в горе. Я посмотрел туда.

— И что же?

— Трое лежали и спали. Трое, плотно завернутые в шкуры. Шкуры были плотно завязаны вокруг них. Только лица виднелись, руки и ноги.

— Связаны?

— Как похороненные. Как мертвые. Каждый завернут Б шкуру. Лица старые… очень-очень старые! Сморщенные. — Он сжал пальцами кожу на своем лице, показывая, как выглядели лица тех троих. — Когда я поднял факел, их глаза ожили! Они уставились на меня! Голубые глаза, как у англичанина, только злые, дикие, странные! Я убежал в другую пещеру. Все же тени лучше, чем те, кто лежит и спит с открытыми глазами.

История казалась странной, но я поверил ему. Кеокотаа не лгал. Он действительно видел то, о чем рассказывал. Но что такое то, что мы видим? То, что ожидаем увидеть? Или представляем, что видим? Он испугался. Так какая же часть его рассказа реальность, а какая — плод воображения?

Саким учил меня с недоверием относиться к фактам, о которых рассказывают другие, потому что одни и те же явления могут истолковываться по-разному. Глаза видят, мозг объясняет. Но объясняет ли он правильно? Мозг располагает только тем, что вложено в него опытом и обучением. Вероятно, этого мало. Потому что видеть еще не значит понимать.

Я, пришедший из другого мира, имел совершенно иной запас знаний, чем Кеокотаа. И наверное, объясню, что увижу, по-своему. Кроме того, меня разбирало любопытство. Голубые глаза? Вряд ли, но возможно. Три тела, завернутых в шкуры, — похоже на захоронение. Тела могли быть мумифицированы.

К этому времени я уже поверил, что Кеокотаа мой друг, и очень хотел сохранить нашу дружбу, а высмеять Кеокотаа — значило потерять его. Я не смел пренебрежительно отнестись к его уверенности в том, что он видел, или в том, что ему показалось, что он видел, и приготовился увидеть все как бы его глазами.